Ящик, который подарила Кэмерон

Алексей Васильев

Ящик, который подарила Кэмерон

Пролог

Селитра и сера на заднем дворе,
Фейерверки на радость ночной детворе,
Из пушки – до Месяца… Пыльный ангар,
Большая Работа, пустынный загар.
Смерть – термодинамики вечный закон.
«Эй, парни проверьте, как там баллон»…
Все схемы и правила – лишь в голове.
«Джон Парсонс и Форман, зайдите ко мне!»

Agape, Thelema, infinitum LUX, —
Я сделал свой выбор, и не отступлюсь!
Покройте мне голову брачным венцом,
Я — буду не я, если стану скопцом.
Брат Уилфред вам нравится то, что я сделал?
Хотите быть мужем прекрасной Елены?
Пускай! Ревновать я бы долго не смог…
Да будет доволен Неведомый Бог!

Мессия, предтеча, возлюбленный отче!
Признаюсь, дела мои ныне не очень…
Они все заврались, они отступили,
Вы тоже, отец мой, в конце приуныли…
Здесь зависть, гордыня, и страх правят бал,
Наш Храм из-за них превратился в амбар.
Все ваши ошибки, отец мой, запомню,
Но больше не буду я пасынком Кроули.

Джазмены, астрологи, пьянь, анархисты.
В сей дом не вошел только праведник чистый.
Ты будешь мне братом, ты тоже узнал
Багряной девицы звериный оскал.
Взываю, не зная, что ждет впереди
Нелегкая доля алхимика Ди.
Ты взял мои деньги, ты в море ушел,
Я – в жаркой пустыне источник обрел.

Оргазм, инвокации, счастье и боль, —
Мой Путь освещен твоей Горькой Звездой,
Ты делаешь плоть мою твердой, как сталь,
Мой рыжеволосый элементаль!
Я буду разорван, и обращён в прах,
Но, ради богов, не испытывай страх!
Всю жизнь мою Бабалон в ящик сложила,
В тот ящик, что Кэмерон мне подарила…

Интерлюдия 1.

Агент Сандерс и двойная жизнь Заклинателя Пороха. 3 сентября 1949 года

Старший агент Филипп Сандерс закрыл глаза, положил ладони на затылок, и принялся массировать кожу головы, медленно перемещаясь к темени, воображая, будто бы пальцы — это зубья волшебных граблей, которые очищают грядки мозговых извилин от мысленного сухостоя. Четырежды глубоко вдохнул и выдохнул, наблюдая, как стекает вниз по шее и рассеивается мутная вода сонливости, а в центре черепа, при задержке дыхания, прорастают зеленые побеги свежих идей. Агент Сандерс узнал об этих упражнениях из потрепанной брошюры по индийской философии, которую нашел в доме одного наркоторговца. Он не верил в мистические силы, экстрасенсорику и тому подобное, но несколько описанных там упражнений заинтересовали его, поскольку нечто похожее он сам проделывал в детстве, чтобы отогнать страх, либо победить в игре. Напуганный ребенок воображаемой каменной стеной ограждался от родительского наказания, а взрослый агент Федерального Бюро Расследований при помощи активного воображения и легкого самомассажа, освежал голову, чтобы не уснуть прямо за рабочим столом.

Завтра утром шеф ждал его раппорта по делу заклинателя Пороха. Есть ли у подозреваемого сообщники? Если есть, то кто они? Если нет, то как, черт подери, ему до сих пор удается действовать столь безупречно? Также не лишним было бы отчетливо сформулировать стратегию своих дальнейших действий. Как старший агент, Филипп сам требовал от подчиненных четкой постановки задачи, — специалист должен в любой момент времени осознавать свой следующий шаг. Импровизация допустима лишь в экстремальных ситуациях.

У Филиппа имелся еще один вопрос, сформулировать который, после пяти лет работы над этим делом, он осмелился только сейчас. А что если Заклинатель действительно чист, что если он на самом деле является тем человеком, чьим разборчивым почерком исписана эта тетрадь? И все косвенные улики, все инциденты, заставляющие ФБР вот уже почти десять лет подозревать в нем расхитителя и изменника государства, есть не что иное, как череда случайностей, происходящих только лишь в силу стихийной противоречивости натуры и необычайных увлечений подозреваемого. Если верить его записям, (а ведь сложно представить, что человек заведомо знал, что его черновики попадут в руки агента ФБР), то так оно и было. Пять лет, потраченных впустую лично Филиппом, и еще пять лет просиживания штанов целым подразделением федеральных агентов. Итого десять лет нелепейшего фарса и детских игр в полицейских и преступников. Помятый фантик от конфеты сквозь мутную исцарапанную лупу, и коварный вор с засохшей шоколадной слюной в уголке рта. Фила Сандерса одолевали сильные сомнения, но озвучить их на завтрашнем собрании было равнозначно подписанию заявления об отставке.

Все это время они работали не только с Заклинателем. В 1944-м, когда основной состав компании «Aerojet», производящей ракеты и реактивное топливо для военной авиации США, продал свои акции компании «General Tire», многие ее сотрудники, предчувствуя грядущий спад производства, разошлись по другим компаниям, или основали свои собственные. Агент нацбезопасности, отвечавший тогда за ракетную инженерию объявил, что в связи со слиянием компаний, вероятность утечки информации возросла на порядок. Наблюдения требовали все бывшие аэроджетовцы, которые имели доступ к патентам, а также держали немало секретной информации в своей памяти. Доверие, которое за все время войны Министерство Обороны оказало разработчикам ракет, исчислялось в шестизначных суммах, и если какие-то важные чертежи теперь попадали в руки немцев, китайцев, русских, британцев, либо еще кого-либо, то ущерб нанесенный стране на экономическом, и даже на геополитическом уровне в перспективе мог привести к национальной катастрофе.

Таким образом, для перераспределения нагрузки и вливания в отдел свежих сил, было решено поручить подозрительных екс-сотрудников «Aerojet», нескольким старшим агентами, имеющим некоторый опыт с промышленным шпионажем. Сандерсу достались двое – собственно Заклинатель Пороха и Механик, получивший свое прозвище по причине дефицита фантазии у некоего старшего агента. Эта веселая парочка предприимчивых инженеров, расставшись со своей частью акций, тут же основали небольшую фирму по изготовлению взрывчатых веществ, и с энтузиазмом будущих миллионеров стали принимать заказы.

Филипп скрупулёзно изучил историю их карьерного роста и профессиональных связей, и принялся осторожно собирать новые сведения. Он сосредоточился на старых партнерах и новых заказчиках предприятия, надеясь выявить среди них предполагаемых агентов иностранной разведки, но буквально через несколько месяцев один его слишком ретивый подчиненный отдал поспешное распоряжение обыскать машину компаньонов, и тем самым заставил расставленные Филиппом капканы сработать вхолостую. В багажнике автомобиля Заклинателя и Механика нашли запрещенную взрывчатку, началось следствие, и чтобы «расколоть парней по-быстрому», кто-то решил в лоб выдвинуть им обвинение в шпионаже. Но друзья (а дружили они со школьной скамьи) ни в чем таком не признавались, и настаивали на том, что взрывчатка нужна им для химических экспериментов. Следствие пришлось закрыть за неимением доказательств. В результате данного инцидента, пиротехническая лаборатория была закрыта, а головная боль Сандерса усилилась троекратно, поскольку теперь ему приходилось наблюдать обоих подозреваемых по отдельности, и при этом осваивать новую территорию компании «Vulcan Powder», куда устроился работать Заклинатель.

Спустя некоторое время Сандерс понял, что напрасно тратит силы, и несколько сместил точку приложения усилий. Практика показывала, что безупречные карьеристы, амбициозные и исполнительные профессионалы, могут хранить расчлененные трупы соседских детей в подвалах собственных домов, тогда как единственным грехом их вороватых и недобросовестных коллег является неровно подстриженный газон. Это неписаное правило подтвердилось и тут. Личная жизнь Механика оказался банальна и скучна, как послужной список бойскаута. А вот Заклинатель Пороха, в прошлом входящий в пятерку основателей «Aerojet», талантливый химик-экспериментатор без высшего образования, был известным в округе предводителем оккультной секты, и как бы Сандерсу не хотелось, игнорировать сей факт далее он не мог. С самого начала своей карьеры Заклинатель несколько раз привлекался по делам о незаконном хранении и использовании взрывчатых веществ, несколько раз он сотрудничал с полицией в качестве эксперта-пиротехника (в 1938-м даже давал показания в суде по делу оборотня-полицейского, взорвавшего автомобиль некоего детектива), но всякий раз ему удавалось избежать ареста. Что же касалось религиозных убеждений, то тут он вел себя отнюдь не как одержимый маньяк, и не делал из своих мистических убеждений великой тайны, хотя время от времени в его дом и наведывалась полиция с проверками по ложным доносам возмущенной соседской добродетели. Правоверные дети церкви Христовой, подглядывая сквозь щель в заборе, то и дело видели что-то новое: то содомирование несовершеннолетних, то языческие танцы с кровопусканием, то ведьмовские шествия по крыше. Однако проверки дома подтверждали всего лишь наличие закрытого клуба по обсуждению джазовой музыки, каббалы, мифологии и новомодного британского оккультизма с элементами сексуальной коммуны. Аморально, вызывающе, но вполне в рамках закона, и даже не ново, как на сороковые годы двадцатого века. Филипп, хоть душу его и воротило ото всех подобных вещей, умом все же он понимал, что искать слабые места человека следует именно там, где пребывают его чувства, а не разум. Чутьем профессионала он ощущал, что именно этот всесторонне развитый юноша с амбициями графа Калиостро, а не его бывшие коллеги ˗ миллионер-коммунист Малина или китайский эмигрант Цянь Сюэсэнь, является именно той разболтанной гайкой, которая приводит, в конце концов, к крушению огромных бронированных самолетов. Интерес Сандерса к этой противоречивой личности заставил его перебороть свою неприязнь к мистическому.

Поверхностный взгляд на персону Заклинателя говорил о том, что если он и работал на иностранные спецслужбы, то делал это весьма виртуозно и артистично, подобно фокуснику, разоблачающему на радость детям секреты своих трюков. Вот выворачивается наизнанку отутюженный сюртук общественно полезного гражданина, и на его исподе мы видим все потайные карманы и спусковые крючки, всю романтику, увлеченность магией, тайные обряды и сексуальную разнузданность. Да, я поклоняюсь своим экзотическим идолам, но я не нарушаю закон, и не заставляю вас на это смотреть. Несколько раз Сандерс подсылал к Заклинателю младших агентов, чтобы те, выдавая себя за оболваненных мистиков, присмотрелись к его окружению. Две женщины-агента пожертвовали моральными принципами, и рассмотрели объект в самой откровенной близости, а однажды и сам Филипп, назвавшись художником-сюрреалистом, пытался снять комнату в огромном особняке, где хозяйничал бывший сотрудник Реактивной Лаборатории. Но беседы об Ордене Восточных Тамплиеров, и даже дармовая марихуана, не смогли разговорить чуткого Заклинателя, и Филипп был выставлен за дверь как человек «с недостаточно выраженной, как для художника, аурой».

Само собой, как несостоявшемуся инженеру-строителю, ему было гораздо интереснее рассматривать мельком сфотографированную техническую документацию, вникать в нюансы научных прений, и проверять гранты Министерства Обороны (почти каждый раз граничащие с отмыванием денег), чем копаться во всем том мистическом мусоросборнике, заполонившем в то время Пасадену и ее окрестности. Но старший агент Сандерс понимал, что крупная рыба прячется под слоем скользкого ила, а не там, где удобно рыбаку. Он честно старался понять хотя бы крупицу из того, что объект его наблюдения полагал сокровенной стороны своей жизни. Он был уверен, что духовный кумир Заклинателя, мистер Алистер Кроули, по различным данным двойной, тройной (и так до одиннадцати) агент британской, итальянской, немецкой (вплоть до египетской) разведслужб, получает от своего преданного почитателя, помимо денежных переводов, письма с зашифрованными формулами баллистических и пиротехнических исследований. Отыскать доказательства в перехваченной переписке не представлялось возможным без ключа к кодовому языку, на котором они были написаны. В переписке «брата 210» и «трижды возлюбленного отца» содержалась абракадабра настолько поэтического контекста, что соотнести ее с цифрами и схемами ракетных чертежей казалось попросту немыслимым. Одно только прощание, пресловутое «93 93/93» (хоть некоторые специалисты и утверждали, что это была всего лишь зашифрованная строчка из книги Кроули) заставило Сандерса вдоль и поперек перелистать все криптографические справочники за последние полвека.

Осенью 1945 года в одной из квартир, которые Заклинатель сдавал исключительно маргиналам, антихристианам и бунтарям, поселилась одна весьма примечательная личность. Новый жилец, за которым сразу же закрепилось прозвище Рыжий, был начинающим писателем-фантастом, только что комиссованным из ВМС США по состоянию здоровья. С его появлением несколько оживилось рутинное наблюдение за потоком постояльцев особняка на Саут Орэндж Гроув-Авеню 1003, невыносимо скучных в своей попытке быть оригинальными. Помимо литературы Рыжего интересовало НЛО и практическая психотерапия, в том числе и различные психические феномены, и, на первый взгляд, именно эти интересы способствовали их реактивному сближению с Заклинателем. По Пасадене ходили слухи, что между двумя любителями далеких звезд пролетела гомосексуальная ракета, но агент Сандерс не нашел прямого подтверждения этому.

Всю зиму Рыжий не разлучался с хозяином особняка и его тогдашней пассией — невыносимо смазливой двадцатилетней блондинкой. Поговаривали, что Рыжий владеет техникой гипноза, иначе как тогда объяснить, что девушка стала ночевать в его постели чаще, чем в постели куда более привлекательного Заклинателя? Не смотря на женскую неверность, отношения между новоиспеченными друзьями не испортились, к тому же, через несколько месяцев у Заклинателя появилась новая женщина — интересная рыжеволосая девушка с несколько грубыми чертами лица, и ярко выраженными художественными талантами.

Одним мартовским вечером Филипп, улучив момент, подсел в закусочной к Рыжему и, обратившись к нему как к патриоту, и к тому же, человеку военному, выложил суть своего простого предложения. Ответ был столь неожиданным, что бывалый федерал вдруг вспомнил о непредсказуемости жизни, и невольно потянулся к кобуре. Рыжеволосый фантаст на мгновение нахмурился, поджал полные губы, и произнес кодовую фразу, означающую, что он уже задействован в некоем деле с высоким грифом секретности, и что другим агентам отказано в праве перевербовки. Сандерс очень хотел узнать, относиться ли каким-то образом проживание Рыжего в доме 1003 к делу Заклинателя, но вынужден был ретироваться, имитируя покровительственную улыбку на лице. Рыжий промолвил ему вослед: «Там все гораздо мрачнее, чем вы думаете», тем самым только усугубив терзания старшего агента. Через месяц Рыжий провернул масштабную авантюру с деньгами Заклинателя, однако был пойман и вернул часть украденных денег. Сандерсу так и не удалось выяснить, был ли этот поступок совершен в рамках сотрудничества с ФБР.

Так или иначе, из-за действий Рыжего, или из-за неудач на профессиональном поприще, но концу 1946 года Заклинатель был вынужден продать свой особняк, и переселиться в жилище поскромнее. Из радостных событий стоило отметить его женитьбу на Орлеанской Деве, женщине, которая полностью разделяла его мистические воззрения на жизнь. Даже со стороны было очевидно, что Дева – не очередное легкомысленное увлечение любвеобильного Заклинателя. Он так скоро приблизил ее к себе, что возникло подозрение, что она и есть тот самый посредник, который связывал изменника с вражеской разведкой, решивший в период явного осложнения присутствовать непосредственно при нем, для полного контроля передачи нужной информации. Сандерс начал собирать досье на Деву, и по первому же запросу выяснил, что она также служила в ВМС США, и даже успела сильно проштрафиться, сорвавшись в самоволку, чтобы навестить больного родственника. Ему был крайне необходим «свой человек» в доме Заклинателя, и фортуна, компенсируя неудачу с Рыжим, свела его с таким человеком.

В начале 1947 года Сандерс руководил очередной профилактической облавой на один из полулегальных притонов Пасадены. После окончания операции, ему пришлось допрашивать одного запуганного юношу ирландского происхождения, который очень некстати решил в тот вечер провести свой первый опыт с курением гашиша. Они проговорили двадцать минут, и Филипп узнал, что Святой Патрик, будучи начинающим журналистом, имел знакомства среди пасаденских бездельников и маргиналов всех мастей, в том числе и тех, кто был вхож в дом №1003. Парень тотчас подписал все необходимые бумаги, получил задание, и отправился его выполнять. С его помощью некоторые кусочки мистической мозаики начали складываться в более или менее понятный узор. Сандерс понял, что целью, которую Заклинатель решил достичь при помощи своих ритуалов, была полная и безоговорочная сексуальная революция, однако это понимание только косвенно подтверждало коммунистическую версию, но никак не приближало его рассекречиванию основной шпионской линии. Святой Патрик стал завсегдатаем богемных вечеринок. Он получал удовольствие от своей роли законспирированного доносчика, и уже было разленился, но тут выяснилось, что Орлеанская Дева собралась ехать в Париж. Это с высокой вероятностью могло означать, что момент передачи роковых чертежей приближается. Сандерс начал готовится к заокеанской командировке, однако начальство внезапно решило оставить его в Калифорнии. Тогда он, окрыленный и обозленный одновременно, отправил Патрика следить за Девой, а к нему тайно приставил младшего агента О’Бреннана, внедрив тем самым ирландскую батарею на французской шахматной доске. Однако дуэт выступил провально. В Европе агенты ФБР не смогли обнаружить, на кого работает Орлеанская Дева, и даже умудрились потерпеть крушение на железной дороге, во время которого Святой Патрик едва не выдал себя из неких сентиментальных побуждений. По возвращению в США агент Сандерс сделал О’Бреннану устный выговор без занесения в личное дело, а недотепе-журналисту даровал свободу. Спустя еще пару месяцев, он мечтал передать это дело кому-либо из сослуживцев.

Нелегкие времена настали и для Заклинателя Пороха. Он стал перебиваться торговлей химическими веществами и давать консультации различным научным и военным инстанциям, переменив за два года несколько мест работы.

Заклинатель был слишком выделяющейся из толпы персоной, и когда разброс его профессиональной и гражданской активности возрос до неконтролируемых масштабов, шеф Сандерса дал распоряжение отстранить молодого человека от государственно важных секретов. Подписывая указ о лишении правительственной категории доступа по причине причастности к «религиозному культу, предположительно поощрявшему сексуальные извращения», Филипп ощущал себя средневековым палачом, ломающим пальцы талантливому, но не угодному королевскому двору, менестрелю. Вслед за этим всплыло околокоммунистическое прошлое Заклинателя, и стоило Сандерсу копнуть немного глубже, оказалось, что градус его нонконформизма уже давно перевалил за дозволенную отметку. Первый оккультист среди калифорнийских пиротехников, в свободное от работы и колдовства время, распространял (порою весьма экстравагантными способами) сомнительную декларацию прав и свобод человека, довольно радикального содержания, противоречащую курсу демократии. Ему в очередной раз пришлось разъяснять прокурору, что практикуемое им учение не подразумевает антиамериканской направленности. В то же самое время он начал налаживать сотрудничество с Израильским технологическим институтом, заинтересовавшийся его ракетными и топливными проектами.

Более всего Сандерса удивляло, что при всех своих, казалось бы, катастрофических проблемах, Заклинатель умудрялся еще глубже погружаться в оккультные изыскания. Поздней осенью 1948 года Заклинатель пропал из поля зрения на сорок дней. Позже выяснилось, что он все это время находился в пустыне, предаваясь там загадочным магическим экзерсисам. Удивительно, но когда он вернулся, то получил, вместо полного банкротства и забвения, очередной кредит доверия от государства и непостижимого провидения в виде возвращения доступа к работам, и должности в знаменитой корпорации «Hughes Aircrafts».

Спустя еще полгода нервы у кого-то наверху не выдержали, вследствие чего агент Сандерс получил отчетливое указание – выдать окончательное резюме по делу Заклинателя. Работает ли он на Израиль, растлевает ли добрых христиан, приносит ли своей работой на мистера Хьюза пользу Соединенным Штатам, или напротив, только вредит им. Дело готовили к закрытию, а значит косвенными уликами и голыми предположениями оно ограничиться не могло. Нужны были конкретные данные. И Сандерс, использовав нахлынувшую панику как трамплин, решился на безумный прыжок. Он вызвал к себе Святого Патрика, и, переступив через порядочность, напомнил ему, про историю с наркотиками. Он объяснил, что ему нужно, и где предположительно это можно достать. А через неделю Патрик принес ему эту тетрадь.

— Можете меня посадить, — сказал он, бросая личный дневник Заклинателя на стол старшего агента. – Но я туда ни за что больше не вернусь.

— Почему же? – поинтересовался Сандерс.

— Вы, вероятно, знаете, что в их доме постоянно проживают всякие странные личности? Но вы ничего не знаете о демонах.

— Каких-таких демонах?

— Вчера ночью я надел плащ с капюшоном и проник к ним через черный ход. В случае обнаружения, я решил выдать себя за очередного сумасшедшего поклонника, — он назвал имя Орлеанской Девы. – Такие пробираются к ним примерно раз в неделю, заполучить ее чулок, или даже снисходительный поцелуй. Не перебивайте, дайте мне сказать… В доме все спали, и я поднялся на второй этаж. Лестница скрипела, но видимо там уже все к этому привыкли. Накануне у них была попойка, и я готов поклясться на чем угодно, что бодрствующих людей в особняке я так и не встретил. В первой комнате, куда я заглянул, храпел мужчина, а во второй спали они. Она была в халате, а он – совершенно голый. На комоде стоял большой черный ящик с приоткрытой крышкой, в котором лежало полным полно бумаг – писем, или еще чего-то. Но я не рискнул копаться в нем – от шороха хозяева могли проснуться. Я схватил эту самую тетрадь, (она лежала раскрытой, рядом с ящиком), и тут мое сердце едва не разорвалось от испуга. Вы мне не поверите, да я и не нуждаюсь в вашей вере, старший агент. В долю секунды, как по щелчку пальцев, в комодном зеркале зажегся огонек. Словно бы кто-то невидимый держал там свечу, тоже невидимую. И еще я услышал легкий стук. Как будто кто-то костяшками пальцев постучал по стене. Девять раз. Клянусь, в комнате ничего не происходило. Зеркальное отражение жило своей жизнью. Огонек приближался ко мне, но я не стал дожидаться, пока оно выйдет из зеркала.

— Ты, должно быть, здорово перетруханил, Патрик? – агент Сандерс неумело разыграл участие. – Больше ничего странного не происходило?

— Кроме того, с какой скоростью я покинул квартал, – нет.

— Ну хорошо. Можешь идти. Я надеюсь… Я и в самом деле очень надеюсь, что ты больше ничем не сможешь нам пригодиться.

На столе перед Сандерсом лежала толстая черная тетрадь, исписанная ровным, разреженным, слегка наклоненным вправо почерком. Все линии букв были аскетически тонки, строчная «b» напоминала Филлипу клюшку для гольфа, а «h» — кресло дантиста, поставленное в профиль, а в совокупности своей, после нескольких часов ночного чтения, строки и абзацы сливались в египетскую пиктографическую эпопею, забавную и внушающую суеверную тревогу одновременно. Он все никак не решался начать чтение, и только лениво перелистывал страницы, в недоумении, в надежде, что какая-нибудь случайно выхваченная взглядом фраза, спровоцирует легендарное шерлокхолмсовское озарение, и поможет принять правильное решение.

Шел третий час ночи, а отчет по делу «Заклинателя пороха» (Сандерс старался не называть настоящими именами гражданских лиц, причастных к расследованию) необходимо было предоставить в управление к восьми утра. Под последней страницей стояла сегодняшняя дата. Он прошептал себе под нос нечто подбадривающее, из категории тех нелепых фраз, которые кричат на стадионах бейсбольные болельщики. «Только бы не оккультизм, господи, пусть это будет рабочий дневник», — подумал он, и принялся за чтение.

Исповедь Младшего Адепта

Из «Критических моментов работы с материальными орудиями»

«Ты ослабел, ты обессилел, писец! Но Я насытил тебя вином, чей вкус неведом тебе».

Через несколько дней мне, известному в мире внешнем как Джон Уайтсайд «Джек» Парсонс, а в мире внутреннем как Frater 210, Topan, предстоит провозгласить перед Frater 132 клятву Бездны, и окончательно покинув адептат, совершить, во славу Бабалон, Познание своего Священного Ангела Хранителя. Сейчас, едва возвратившись из Черного Паломничества, и совершив Работу Жезла, я ощущаю сильную потребность, еще с позиции Младшего Адепта, подвести итоги, и вспомнить все, что вело меня к имени Белариона Антихриста. Возможно, это мой последний труд по эту сторону Бездны, до того как нога моя окончательно утвердится на священной земле Города Пирамид, где ждет меня безликий Мастер Храма, уже соединенный с САХ, в спокойном созерцании под остроконечным черным капюшоном. Этой Работой я дарую Ему все, что имею: свое прошлое, свое настоящее, свои представления о будущем, ошибочные и верные. Пусть Он сам рассудит, что делать с этим, подобно тому, как Бабалон поступила с кровью моей. Этой работой я отдаю заслуженную дань любви и уважения всем тем людям, без которых я не стал бы Тем, кем скоро стану. Это последняя бесслезная исповедь Младшего Адепта.

Глава 1.

Эдвард Форман

Старина Эд! Ты был первым человеком в моей жизни, среди тех, кого я сознательно выбрал для себя. Об отце своем я знал не более того, что мне о нем рассказывали. Моя мать была близка мне чуть более, чем это было необходимо. Мой дед обеспечил меня материальными благами более, чем достаточно. По причинам столь же естественным, сколь и неподконтрольным (назовем их кармическим распределением), мои родители занимали отведенные им в моей жизни места. Я благодарен им всем по-своему, как и другим людям, осветившим мой путь в раннем детстве. Было бы лицемерием утверждать, что имей я других родителей и приятелей по играм, моя жизнь сложилась бы лучшим образом.

Ты, конечно же, Эд, помнишь, как мы с тобой познакомились. Донельзя банально, и во всех отношениях архетипично. Это был искренний порыв любви в ее исконном, не опошленном значении. Так скреплялись первые племенные союзы тысячи и тысячи лет назад. Людьми руководил один и тот же древний инстинкт, наследие животного мира. Он заставлял сильных телом самцов нападать на тех, кто младше и слабее, и побуждал сильных духом становиться спиной к спине с затравленным собратом, чтобы сообща дать отпор агрессору.

В мои четырнадцать лет меня нельзя было назвать хилым парнем, однако тот рыжий неандерталец из выпускного класса явно превосходил меня по силе. Кажется, он уже тогда вовсю махал мотыгой, добывая буру на карьере. Его звали не то Билл, не то Сэм, короче говоря, – типичный реднек-говноед, с тринадцати лет носящий засаленную майку-алкоголичку своего пузатого папаши. Остановимся, все-таки, на имени Сэм. Он подстерег меня в тупичке за продуктовой лавкой, и припер к обоссанной стене, того же цвета, что и его немытая шевелюра. Не думаю, что ему очень нужны были мои жалкие центы. Скорее всего, их тихий звон был тем символом, роль которого древние воины отводили коже головы, или пряди волос, отрезанных с макушки поверженного противника. Я ткнул его кулаком в плечо, не осмелившись ударить в челюсть. Неандерталец даже не моргнул. Он прижал меня к стене, обхватил пятерней горло, и стал обшаривать мои карманы. На твой, надо сказать, дилетантский свист, Эдди, он обратил даже меньше внимания, чем на мои отчаянные ругательства. Но потом…

Дружище что это был за бросок! Идеальный бросок! Если бы собранные тобой ракеты летали по таким траекториям, то союзники победили бы фашистов еще в начале сорок третьего. Комок грязных носков, наскоро перемотанных гнилой бечевой, который служил школьникам для игры в мяч, ударил Сэма точно в затылок. Будь это камень, ты бы сидел в тюрьме для несовершеннолетних убийц. Этот бугай повернулся посмотреть на дерзнувшего, и увидал такого же сопляка, как и я, разве что чуточку покрупнее. Он ослабил хватку, и сделал полшага по направлению к тебе. Какие-то колесики в его оловянной башке натужно заскрипели. Он, наверное, представил себе триумф двойного унижения, вместо того, чтобы удивиться смелости слабого. Ты тоже шагнул ему навстречу, выкрикнул три слова оскорбительной правды, отчего неандерталец напрочь позабыл обо мне. За что и был награжден отменным пинком под жирный зад. (Как бы я хотел поступать так с каждым шарлатаном, желающим поселиться в моем доме)… Если бы мы тогда убежали, то первые баллы, взятые тобой за смелость, были бы аннулированы. Так что мы принялись возиться в желтой глинистой грязи, отбиваясь локтями от навязчивых потных объятий Сэма. Он, видимо, любил душить. Потом мы гордо плевались кровью, скрепляя свой мальчишеский союз, и подсчитывали синяки, которыми наградили громилу. Мы все гадали, рискнет ли он признать их происхождение в кругу своих товарищей. И он не рискнул. И задирать нас в школе тоже не рискнул. Зато мы рискнули стать друзьями, и не пожалели об этом.

Не помню, кто притащил тогда тот выпуск «Удивительных историй», где было напечатано «Сияние извне» Лавкрафта, а также иллюстрированный фантастический рассказ о первых космических колонистах. Ты сразу раскритиковал дилетантский рисунок их летательного аппарата, в частности аэродинамические параметры пузатой как бочка ракеты. А я добавил, что пороховой выхлоп при взлете попросту раскурочит им грузовой отсек. На выходных мы уже мастерили свою первую летающую бомбу из фанерного корпуса и фитиля от церковной свечи. Она так и не взлетела. Удивительно, Эд, как бы ты выбился в приличные механики, рвани наш фейерверк на секунду раньше? Я знаю одного отличного слесаря без двух пальцев, но он потерял их не на рабочем месте, а в мясорубке Первой Мировой. Сейчас, я уже готов признать, что в том взрыве частично повинен сам. Добавлять в порох клей, чтобы продлить время горения, мы научились только спустя несколько месяцев. Но и обойные гвозди для скрепления корпуса, согласись, были не лучшим вариантом.

Выжженные огнем ямки на газоне приходилось засыпать землей, чтобы не выслушивать очередные нотации от родителей и соседей. Не знаю, о чем они беспокоились больше, — что мы сожжем их дома, или что лишимся пальцев и зрения. Но куда только подевалось их ворчание, когда у нас стало получаться? Первый официально одобренный фейерверк мы устроили на юбилей старика Робинсона. Восемь ракетниц, по одной за каждое прожитое им десятилетие.

Когда первые ракеты стали достигать высоты в восемьдесят футов, какой-то патриот спросил, можем ли мы нарисовать «полосы и звезды» на фоне ночного неба. «Мечтать не вредно, мистер, — сказал тогда ты. — Тысяча долларов, и мы изваяем в звездном небе огненного китайского дракона».

Да, материалы стоили денег, и если бы дед Уолтер не признал мой пиротехнический талант, то мы, в конце концов, стащили бы всю селитру из школьной оранжереи. То был первый раз, когда он увидел во мне индивидуальность, а не просто путающегося под ногами сорванца. Представляешь его реакцию, если бы он, спустя несколько лет, увидел приходящие на наш адрес письма от Германа Оберта, Роберта Годдарта и помощников самого Циолковского[1]? Жаль, что дед не дожил до этого, и даже до того дня, когда мы устроились разнорабочими в «Hercules Powder». Однако необходимо признать, отринув сентиментальность, что будь он жив, я бы и дальше рассчитывал на его финансовую помощь. Подобно многим обеспеченным юношам, я не утруждал бы себя «грязной работой» во время обучения в колледже. С другой стороны, дед Уолтер строго-настрого запретил бы мне уходить из университета на втором курсе. И даже твои разговоры о быстром карьерном взлете не смогли бы переубедить меня. Тогда, Эд, нам с тобой не пришлось бы все эти годы противостоять бесконечному неверию дипломированных неумех и самодовольных теоретиков, и выдерживать их критику, основанную лишь на том факте, что мы не имеем полного образования. Каково было нам терпеть замечания профессоров, не собравших ни одной ракеты? Да что там, профессоров! Вспомни того ресторанного швейцара, который думал, что мы украли пригласительные на свой же праздник. О, ты должен его отлично помнить! Не часто тебе всерьез приходила в голову мысль избить пожилого человека. Только Фрэнку удалось убедить его, что мы полноправные члены GALCIT[2]. Но этот болван все равно смотрел на нас высокомерно.

Впрочем, кто знает, не стали бы мы ограниченными умниками, если бы доучились до магистратуры? Так что, все сложилось, как нужно. И не тебе, человеку, обскакавшему самого великого Годдарта в мастерстве конструирования реактивных ускорителей, с этим спорить. Да и мне грех жаловаться. Многие университетские крысы могут похвастаться тем, что раскрасили вонючим выхлопом ярко-горчичного цвета военного министра и его свиту, а взамен получили рукопожатие и контракт на круглую сумму? Вот, то-то же!

Кстати, по поводу пороховых выхлопов. У меня имеется определенная гипотеза касательно этих и других побочных эффектов, возникающих в процессе нашей работы. Как часто во время производства, тестирования и непосредственного использования, топливо ведет себя непредсказуемым образом? Причины могут быть разными: разгерметизация корпуса, нарушение пропорций между ингредиентами, самовозгорание, и многое другое. Как часто ракета взрывается, или исходит дымом на нет еще на первых стадиях горения? А сколько раз такое происходило в наше отсутствие? Даже не пытайся сосчитать. Вспомним, для примера, два случая. Самый первый, еще в колледже, когда наш бездымный порох был еще не совсем бездымным, и меня угораздило добавить в смесь несколько ложек сахара, а потом залить все это дело горячим воском прямо из свечи. Признаю, конкретно в этом случае нельзя пенять на непредсказуемость, или самовозгорание. Но я же не думал, что огонь разойдется так скоро. Уверен, что стены того гаража (если его еще не снесли) до сих пор окрашены цветом кирпичной пыли. Ну а как жжет кожу прикосновение твердой вулканической мочалки, ты и сам знаешь. Мать тогда так расцарапала мне лицо, что для колледжа пришлось сочинить историю про героическое падение во время игры в мяч.

Второй случай произошел в стенах GALCIT, за полчаса до начала рабочего дня. Тогда что-то взорвалось на нашей стороне лаборатории. Я до сих пор толком не понимаю, что это была за реакция. Быть может, бороводород, или еще что. Нам крупно повезло, что никого не покалечило. Серебристо-черный налет покрыл все поверхности помещения, ущерб был колоссальный. Докажи кто нашу прямую причастность к взрыву, и мы до сих пор бы расплачивались с Калифорнийским Технологическим. А так, — профукали очередной министерский грант, подумаешь!

Я вот к чему веду. Вспомни, что происходило после этих и подобных им конфузий. После случая в колледже мы пошли работать в «Halifax», чтобы найти более подходящий полигон для своих экспериментов, и нашли его в полумиле от складов, в Мохавской пустыне. А после взрыва в GALCIT, лаборатория переехала в Арройо-Секо. Так вот, я почти уверен, что эти профессиональные катастрофы служили чем-то вроде естественного катализатора нашего развития. По аналогии с нордическим богом Локи, который регулярно развязывал конфликт между светлыми богами и хтоническими великанами, чтобы и те, и другие не забывали использовать свою божественную силу и мудрость. Джозеф Кэмпбэлл, кажется, пишет, что без такого божества мир превратился бы в застойное болото, а боги постарели бы от скуки. Конечно, игры Локи, в конце концов, приводят мир к Армагеддону, но что поделаешь, — ничто не вечно под этим небом, и все под ним циклично.

Представляю твое лицо, после прочтения этих строк. Поджатая нижняя губа, и прищуренные глаза. Тебе не очень понятны мифологические аллюзии, но ты попытаешься понять меня на интуитивном уровне. И, как человек всесторонне развитый, ты не позволишь себе отмахнуться от темы только потому, что не понимаешь того, или иного сравнения. Ты даже в словарь не поленишься заглянуть, чтобы проверить, не пускаю ли я пыль в глаза при помощи красивых имен и древних легенд. Поверь, не пускаю. Ты ведь не одна из тех ассистенток, которых мы охмуряли разговорами о призраках и совместных сновидениях. Ты называл себя перевоплощенным графом Владом Калиостро, (и я не смел тебя исправлять), а я предлагал показать кое-что интересное при свете черных свечей (и ты доставал из кармана восковой цилиндр с пороховыми вкраплениями). Почему это их так заводило? Запрет возбуждает желание, а инстинкт женского любопытства будет посильнее самосохранения. Вспомни сказку о Синей Бороде и его запретной комнате.

Ты же знаешь, Эд, я никогда не делал секретов из своей причастности к миру магии. Большинство людей воспринимало это как шутку, и правильно делало. Некоторые уличали меня в хвастовстве, и я благодарен им за это. Прости за избитую истину, но лучший способ скрыть что-либо – положить на самое видное место. Могучий колдун, не станет распространяться о своих секретах. А раз Парсонс приглашает в свой дом всех, кому интересны магические ритуалы, значит он – трепач и клоун. Все, кто был достаточно смел и любопытен, могли проникнуть в мое тайное подземелье, и узреть воочию мои тайны. Возьми ту же Хелен. Ты был свидетелем нашего романа, переросшего в брак, ты частично наблюдал наше расставание. Ей было интересно заглянуть под таинственный покров магии, а тебе – нет. Но ты до сих пор со мной, а она – нет. Да, мы с тобой теперь реже общаемся, но ты понимаешь, о чем я. Ты и, пожалуй, еще Фрэнк Малина были единственными, кто не потешался над моим необычным хобби. А когда в мой дом стала наведываться полиция, и всем стало ясно, что это вовсе не хобби, вы не отвернулись от меня. «Я не думал, что ты настолько романтичная натура, Джон», — сказал ты, когда увидел костер на заднем дворе моего дома, и резвящихся вокруг него обнаженных нимф. Еще раз благодарю тебя за эту сверхчеловеческую терпимость.

Прочь сантименты! Обратимся к веселым воспоминаниям. Таким, как, например, Хэллоуин 1936 года. Кажется, мы праздновали основание JPL[3]. Принарядились как черти, — белые рубашки, выглаженные брюки, аккуратные прически. Разлеглись перед фотографом на фоне жидкотопливной установки. Затем, самодовольно подмигивая друг другу, открыли топливные клапаны. Зашипели баллоны, набухли шланги, подающие топливо, под ракетой пробился огненный ручеек… Будь у нас тогда деньги, мы бы не стали использовать бывшее в употреблении оборудование. Но в те дни приходилось экономить даже на сигаретах. Когда один из шлангов отошел от баллона, мы, все как один, резко рванули вперед, чтобы присоединить его обратно. Отскакивать пришлось еще проворнее. Когда пламенные струи, толчками вырываясь из резиновой трубки, стали поливать все в радиусе пяти метров, нам стало не до смеху. Мы скакали через мешки с песком, как горные козлы, одержимые своим горнокозлинным дьяволом. Никогда не слышал, чтобы Малина так сквернословил. А во что превратилась мой щегольской наряд!

Но все же, мы преодолели безденежье. Это ничего, что изначально мы стремились создавать ракеты для покорения космических пространств, а стали оборудовать ракетными двигателями военные самолеты. Это ничего, что мы много работали в свободное от лаборатории время, втайне от Малины. Конечно, это преумножило непонимание между нами. Но, думаю, он не в обиде, ведь в итоге, только у него остались акции «Aerojet», и теперь, кажется, он стал миллионером. Но мы прорвались через это. И не наша вина, что по окончанию войны, человеку, гражданская позиция которого идет в разрез государственной доктрине «стабильности и безопасности», человеку не желающему мириться с рабской идеологией «сытых животов», что этому человеку не позволительно заниматься профессиональной деятельностью так, как он того изволит. Свобода масс и угнетение индивидуальностей – такая свобода не по мне. Если я не могу заниматься любимым делом иначе как под надзором мальчиков Эдгара Гувера, то я не буду заниматься им вовсе. Если закон о конфиденциальности информации не распространяется на мою личную жизнь, то тогда грош цена всем прочим законам о секретности. Тогда это лицемерные законы, и лицемерное государство.

Да, Эд, мною руководит гордыня и, конечно же, мне придется где-то работать, чтобы прокормиться. Вероятнее всего, я не смогу отойти ото всех дел сразу. С тобой я могу быть честен. Ты знаешь, год назад меня лишили доступа к засекреченным документам. Я уверен, что это сделали те же парни, которые пять лет назад чуть не посадили нас за х-нитраты. Их стараниями мне приходится работать где бог пошлет, если можно так сказать про «Североамериканскую Авиационную Корпорацию» и Южнокалифорнийский Университет. Я, конечно, хочу возобновить серьезную деятельность, не буду кривить душой. Пару недель назад небо, вроде как, услышало меня. Мне предлагают заниматься жидким топливом в «Hughes Aircraft». Так что еще немного поработаю на благо Соединенных Штатов. Это еще один урок, который я усвоил благодаря тебе: часто следует поступиться гордыней ради исполнения своей воли. Не имея ни денег, ни репутации, мы с тобой на коленке разработали реактивный двигатель, которому было суждено поднять в воздух «Корсар» и огромный «Боинг B-36».

Не знаю, при каких обстоятельствах ты прочтешь эти, посвященные тебе страницы, и прочтешь ли вообще когда-либо. Основная часть моей исповеди будет касаться мира, порог которого ты сознательно решил не переступать. И это есть некая, недоступная мне, здоровая сознательность. Я же напротив, удаляюсь от этого порога все дальше, только в противоположном направлении. Ты будешь прав, если скажешь, что я впал в ложный пафос. Чем было мое желание проложить дорогу в космос, мои попытки прославиться и разбогатеть, если не стремлением утвердиться в социуме? Но я и не отрицаю, что люблю мир, к которому тяготеет мое эго. Ты, мой друг, мое первое поверенное лицо, перед которым мне всегда было легко и радостно совершать социально значимые поступки. Мы вместе добивались встречи с Уильямом Боллеем, после его лекций о возможностях космического туризма. Мы вместе держали ответ перед фон Карманом, как в случае успеха, так и в случае провала. Ты и Джин были свидетелем на нашей свадьбе, о чем и я, и Кэмерон до сих пор вспоминаем с теплом в сердцах, даже когда они иссушены непониманием.

Однако я взял чересчур фатальную интонацию. Эта исповедь становится похожа на завещание, но все же это исповедь. Скорее перед твоим образом в моей душе, нежели перед тобой настоящим. Пусть судьба, в которую не верю, сама распорядится вероятностью попадания этих записок в твои руки. А завещание я напишу чуть позже. Ты не сильно загордишься, Эд, если я назначу тебя своим поверенным и в этом щепетильном деле? Ты стал свидетелем на празднестве любви, так почему бы тебе, для равновесия, не уладить посмертную рутину?

Я вовсе не решил отбросить копыта, но мне предстоит нелегкий период. Я вовлечен в ответственное дело по ту сторону порога, я осведомлен о вероятном риске. Тебе не следует в это вникать, но если будет интересно, ты можешь попросить других адресатов этой исповеди растолковать что к чему.

Мой дорогой Эд, лишь дружеские объятья, в отличие от эпистолярного жанра, могут выразить ту благодарность, что я испытываю к тебе после всех лет нашей дружбы. При первой же нашей встрече я задействую этот инструмент в полной мере.

Ты один из тех, кто разжег искру в моем сердце!

Глава 2.

Уилфред и Хелен Смит (Frater 132, Soror Grimo)

Мой возлюбленный отец и брат! Дорогая Хелен, моя первая законная жена, и предвестница Жены Багряной!

Надеюсь, дорогой сэр Уилфред, мое резкое поведение во время нашей последней встречи не породило обиду в вашем сердце. Вы один из немногих, кто может понять, что для исполнения своей истинной Воли я должен был поступить так, как поступил. Так, и никак иначе. Ваша глубокая мудрость и сверхчеловеческое смирение, несомненно, раскроют вам подлинные мотивы моего поступка. Я знаю, о чем говорю, и к кому обращаю свои речи. Со мной происходило то же самое, когда вы поступали согласно своей Воле, не считаясь с моим мнением. И, по мере своего взросления, я избавлялся от наваждений обиды, ревности, и страха, и принимал право каждого жить по закону нового Эона.

Все, чего я хочу – это чтобы высеченные мною искры заставили огонь вашей Любви гореть еще ярче.

Мой первый духовный отец, и мой единокровный магический брат! О, только поверхностный человек увидит в этом обращении неразрешимый патрилинейный парадокс. Когда юноша во мне возжелал стать мужчиной, вы поступили как суровый герой из древних скандинавских преданий. Вы безжалостно швырнули меня в огненную купель боевого крещения. Вы стали рядом, на равных, подставив плечо, чтобы я не упал от первых ударов, что обрушились на меня с той стороны магического зеркала. Вы научили меня молчать о тех ранах, что получила моя молодая душа, и я был счастлив, что вы молчите о них вместе со мной. Таковы обязательные условия мужской инициации – нарушение табу, и сохранение тайны. Не потому ли нынешние мальчишки, которых цивилизация лишила этого древнего супериорного обряда, собираются группами в заброшенных сараях, чтобы впервые по-взрослому накачаться дешевым бренди? И срам тому, кто выдаст себя и подельников в школе или на родительском ковре. Иной распространенный вид инициации носит приапический характер, но суть остается той же. Совершение запретного и клятва молчания.

Уилфред, вы не только инициировали меня в мир магии, но и порвали ограничивающие путы привязанности, что мешали мне сделать следующий шаг на пути к себе. Вы стали моим первым Каином, чтобы я не оставался вечным Авелем. Не смысла сейчас манерничать и говорить намеками. Речь идет определенно о вашем соединении с Хелен.

Если бы не наши клятвы о бескорыстном братстве, принесенные между ΑΓΑΠΗ и ΘΕΛΗΜΑ, я совершенно точно решил бы, что вы просто беспринципный пожилой эротоман. Похотливый козел, который решил на старости лет побить свой личный донжуановский рекорд. Но после нескольких недель мучительных терзаний я увидел, что дело тут не в личном рекорде, хотя вы и в самом деле беспринципный пожилой эротоман. Улыбнитесь, брат мой! Я совершенно искренне не держу на вас зла.

Поверьте, это не тот вопрос, что волнует меня сильнее всего в настоящее время. Однако отдадим дань прошлому, прежде чем обратиться к насущному. Спустимся ниже по серединному столпу. Низринемся от сердца предвечного Адама, к Основанию чресел, и если понадобится, припадем к кадмоновым стопам.

Хелен, я обращаюсь к тебе во вторую очередь, но ведь ты сама нареклась сестрой Гримо, и связала себя магической клятвой служения брату 132, своему мужу.

Пожалуй, Хелен, твою жизнь трудно представить, если в ней долгое время отсутствует какое-либо религиозное общество. Ты буквально выросла у храмового алтаря. Твой отчим, насколько я помню, был масоном, а мать протестанткой, и вспомни, дорогая, где мы познакомились… В протестантской церкви, на празднике Рождества Распятого Бога. Меня туда пригласил приятель (даже не помню его имени сейчас), и я целых два часа высматривал среди гостей юных скромниц, которым не терпелось согрешить. И высмотрел, на свою голову… Старше себя на четыре года, решительную, со взглядом опытной львицы. В танце ты лишь позволяла себя вести. Я сразу понял, что по духу ты отнюдь не христианка. Хорошие были деньки, сущая весна, круглый год! Я рвался из-под родительской опеки, и побей меня гром, если на тот момент в Пасадене существовала кроме тебя женщина, с которой я мог свить семейное гнездышко. Ты одобряла и мои романтические стихи, и мои научные занятия. Мы заключили брак, и сразу приобрели дом. Ты помнишь этот дом, Хелен? Он хоть когда-то пустовал? Однако, несмотря на постоянный поток гостей, мы находили время для интимного досуга и доверительных супружеских глупостей.

Хелен, а ведь ты изначально была расположена к служению, не то, что я! Ты инстинктивная монахиня, хотя и несколько садистского пошиба, а я, все же, сперва исследователь, а уж потом верующий. Даже на древнеэллинской оргии, подозреваю, ты бы в первую очередь поклонилась жезлу Пана, а я бы наблюдал за искрами из-под копыт скачущих фавнов. Да, ты была религиозной. Но что произошло, когда я принес и зачитал вслух «Konx Om Pax»[4]! Ты восприняла текст этой книги, как инструкцию по восхождению на высшие ступени духа. Я увидел в нем просто очередной способ поклонения высшим силам. Меня вело не подкрепленное ничем наитие. Я тогда совсем не ориентировался в поэтических джунглях, высаженных Великим Зверем. А ты сразу разглядела в Телеме науку. Должно быть, в нас проявились вытесненные устремления. А Уилфред Смит их развил. (Мой возлюбленный отец, вы не против побыть, хоть иногда, третьим лицом?)

Да, сэр Уилфред два с лишним года со знанием дела снабжал нас необходимыми текстами, и знакомил с исключительными людьми, пока, наконец, в феврале 1941 года, не возвел нас на Первую ступень O.T.O. Мы познали, что такое быть свежей кровью. Ключевые роли в Мессах, похвала от ветеранов Ордена, рекомендательные письма основателям. (Мой брат, я бесконечно благодарен вам и Джейн Вольф за столь лестные отзывы о моих способностях. Но думааю, что здесь вы перегнули палку, ведь именно эти письма подтолкнули Кроули к созданию Liber Apotheosis[5]). Я мог приводить на открытые ритуалы тех, кому доверяю, и это освежило Орден еще десятком неофитов. Как жаль, что мой приятель Джек Уильямсон, так и не присоединился к нам тогда. Для меня до сих пор остается загадкой, как он, не разбираясь особо в телемитской мифологии, умудрился в своем романе отчетливо прозреть образ Блудницы, и даже описать некоторые из ритуалов для ее призывания.

Как вы помните, Уилфред, главное преобразование того периода мы совершили синхронно. Вернее, вы произвели его сознательно, а мы с Хелен инстинктивно подстроились под очередной эволюционный закон. Смена Багряных Жен произошла в пьянящем очаровании Мессы. Хелен была покорена вашей зрелой силой, и количеством подвигов на любовном поприще. (Кроули имел все основания опасаться за свой авторитет бисексуального тирана). Ты Хелен, так спешила с потомством, а наш учитель желал успеть отдать последний долг творца жизни. Мне же предстояло много работы, и дети казались тогда отягощающим фактором. С малышкой Бетти начиналось все из похоти и любопытства (надеюсь, вы оцените мою искренность), и я не думал, что в свои девятнадцать лет она так глубоко проникнет в суть священной сексуальности. Ревность – болезнь эгоистического Черного Братства, подумал я тогда. И оказался прав. Ты, Хелен, обрела достойного отца для своего ребенка и обновила кровь дряхлеющего короля. (Не обижайтесь, отец, за это двусмысленное сравнение). А я спасся от унизительных терзаний, и вовремя инициировав силу молодости, включил ее в свой крепнущий поток. Я и Бетти сделали шаг прочь от власти «старших». Я – от старшей жены, она – от старшей сестры. Неужели ты не видишь, Хелен, некой божественной иронии в том, что ты соединила в себе обе эти роли?

Да, у Бога есть чувство юмора! Как тогда иначе объяснить эту уловку Кроули, его распоряжение, известное нам всем как Liber 132? Очевидно, что он хотел, при помощи одной комбинации урегулировать возникшие между нами прения, а заодно и перераспределить власть в Ордене, угодным ему образом. Его замыслам, как шахматным маневрам, была присуща широта стратегического размаха. В итоге возник отменный казус, и я бы посмеялся над ним, если бы мне не было так грустно.

Я никогда не потешался над вашим положением, мой дорогой Уилфред. В отличие от большинства наших, так называемых, братьев, я никогда не причислял вас к числу идиотов. В первый же день вашего отстранения от должности главы Ордена, вы все поняли. Это было написано в ваших огненных очах. Я старался, по возможности, не называть вас Неведомым Богом. И не из жалости, поверьте! Просто я знал, что в этой жестокой шутке имеется изрядная доля истины, а те, кто шутил – этого не понимали. Иначе бы они не стали. Вот кто действительно попался на крючок Великого Зверя. Те, кто не углядел, что он расставил силки обмана, использовав правду, как приманку.

Итак, что же сделал наш Великий Зверь? Он написал: «Уилфред Тальбот Смит – воплощение некоего Бога!» Он вас возвысил над остальными, и убедительно порекомендовал отправиться в затворничество, дабы там вы раскрыли в себе этого самого Бога. А меня поставил во главе Agape. И вам польстил, и меня утешил. Всем остальным брат 666 запретил общение с вами. Все рассмеялись, и подумали: «Как остроумно! Какой же Смит болван! Пошел на поводу у собственной гордыни». Вам надлежало бы раскусить манипулирование, и возмутиться. Вот это и была бы гордыня, на проявление которой рассчитывал Кроули. А вы смирились, и уехали на ферму к Леффингвеллу. Заниматься столь любимым вам ручным трудом, и размышлять о вечном.

Признаюсь, я тоже ослеп на время. Тому поспособствовали успехи в GALCIT и мое положение главы Ордена. Но потом, когда я нарушил запрет на общение с вами, мне стало ясно, что за сброд меня окружает. Однажды я не на шутку перепугался, что вы одурачены и обезволены. Помните, вам полагалось набить татуировку с Меткой Зверя на лбу, ладони и лобке в знак принятия своей божественной природы? Я был так возмущен этим очевидным издевательством со стороны Кроули, что тем же вечером послал ему (через Карла Гермера, естественно) ноту возмущения. На то и был ваш расчет, так ведь, хитрый вы лис? Вы прекрасно понимали, что играть роль покорного и морально сломленного старика нужно всерьез и до конца. Мы все это понимали.

Помню, вы сказали мне, что после роли Иерофанта меня тоже ждет магическое отчуждение. Так оно и случилось. Об откровении, снизошедшем на меня во время первого паломничества в пустыне Мохаве, до сих пор спорят все кому ни лень. И случилось это как раз после того, как Зверь снял с меня обязанности Главы Храма. Он счел меня профаном, и не одобрил моей Работы. И тут я не согласен с ним. Подтверждением моей точки зрения являются два фактических приобретения. Моя жена, моя муза, мой элементаль – Кэмерон. И Liber 49, труд значение которого для дела Телемы, станет очевидным по прошествии некоторого времени. По моим расчетам осталось несколько лет.

Что касается второго цикла работ, то в нем вы приняли непосредственное участие. Думаю, тебе, Хелен, уже известны подробности, того как я нарушил уединение твоего божественного мужа, и едва ли не силой заставил его стать свидетелем моей клятвы. Удивительно, как это ты до сих пор не приехала ко мне, чтобы лично высказать какой я самодовольный и эгоцентричный хам? Вероятно, ты не застала меня дома. Что ж, могла бы написать письмо. Так, или иначе, мой поступок нуждается в разъяснении.

Итак, за последние три года я был:

1) Лишен своих накоплений стараниями Р. Л. Хаббарда и малышки Бетти;

2) Отстранен от научных работ, имеющих уровень государственной секретности;

3) Затравлен федералами из-за своих «религиозных» и гражданских убеждений;

4) Почти что разведен с Кэмерон (она решила некоторое время пожить в Мексике).

Одна только Бабалон не оставила меня. В виду моих трудностей в мирской жизни, моя духовная часть приняла активные меры по спасению низшей части моей души. Мне было откровение, по силе своей не уступающее тому, когда я получил Liber 49. Это были отчетливые инструкции по подготовке к переходу через Бездну. Я увидел место, куда должен буду прийти, увидел ожидающего меня там Мастера Храма. Он показал мне мои предыдущие, неудачные попытки, мои воплощения в душах великих магов и алхимиков прошлого, моих Багряных Жен. Мне было назначено время и испытание. К тому времени я должен был взять подобающее имя, и манифестировать свою Волю в виде Клятвы Бездны. А для этого мне необходим был свидетель. Кто, как не вы, дорогой Уилфред, подошел бы на эту роль наилучшим образом? У меня не было времени на убеждения. Главным доказательством твердости моего намерения послужил тот факт, что мне удалось совершить задуманное. Я стал зваться Беларион Армилусс Аль Даджаль Антихрист. И я сделал первые шаги к своему Хоранзину.

Мой путь вновь пролегал через пустыню Мохаве. Не знаю, как я не отдал концы, но я провел там сорок дней. Я пил утреннюю росу и питался кактусами. И результат был достигнут. Теперь я преисполнен решительности. Сердце мое искрится чистотой, а уста откровенны как никогда.

Поэтому, мои возлюбленные Уилфред и Хелен, я не считаю своим долгом просить у вас прощения! Вместо пустых извинений, я поблагодарю вас троекратно, и мысленно коснусь лбом ваших стоп.

До встречи по ту сторону Бездны, в Городе Пирамид!

Глава 3.

Алистер Кроули (Frater 666)

Эпитафия на смерть To Mega Therion

В созвездии Чудовища о десяти хвостах

Бесстрастным оком Разрушителя сияет

Двойной астрономический объект.

Он, время поглотив, в пространство излучает

Любви лазурно-антрацитовый слепящий свет.

На маленькой планете, коей было суждено

Быть заключенной в конуса объем бездонный,

В спиральном восхождении своем,

Родившись на исходе рыбного Эона,

Ты сделался двойной Звезды той смертным двойником.

Кто объявил себя ваха́ной Девы Вавилонской?

Кто альпенштоком и ферзём свой дух отшлифовал?

И овладев двуличия искусством,

Развратного безбожника кто титулы снискал?

Волшебника изгнав, узрел, что свято место – пусто?

Себя в порфиру облачив, кто в ножны меч не спрятал?

Чьим жезлом воли изгнан был из вожделенья страх?

Кто кубок скорби без остатка осушил,

Решая в свою пользу спор о соломоновых ключах?

Кто, не трудившись на земле, с горой пентаклей жил?

У основания гробницы Анхефенхонсу́,

В бесплодной пустоши, под знойным взглядом Гора,

Ты услыхал послание небес,

Провозглашающих принятие Закона,

И Двойным Жезлом начертал ты Круг, объявший Крест.

Прошли года – ты по пустыне страждущих повел,

Змеиным ядом их желанья отравляя.

Презрел обычаи народа и властей,

Свой жезл в альковы дам (а иногда — господ) внедряя,

И к Сердцу воспарил твой внутренний Крылатый Змей.

Из семени, что в почву заронил ты, вышла роза.

На ней, вкушая лепестки, гнездится паразит,

Но серый панцирь звезд не отражает.

Зри! Бабочка цветастая над розой той парит…

С разлету, уловив момент, шипом себя пронзает.

Как может благородный воин нищих духом презирать?

Поэт, воспевший Женщину в Багряном, может как

Дщерей Лилит возненавидеть кровь?

Как может Бездну пересекший перепутать Высший Знак?

Как может быть несчастным тот, Закон которого – Любовь?

Так кто же, излучая антрацитово-лазурный свет,

Пространством поглощенный, излучает время?

В спиральном восхождении своем,

Дух испустив в начале Эры Водолея,

Кто сделался Звезды двойной бессмертным двойником?

Глава 4.

Рональд Л. Хаббард и Сара Нортрап

Дорогой Рональд! Мы ведь были некогда друзьями? Да уж дружба с тобой мне дорого обошлась… Рыжий обаятельный Ронни. Я до сих пор не могу разрешить парадоксальную загадку о том, как твоя ржавая шевелюра и хищный оскал рта мог внушать людям доверие. Да, ты очень умен, но остроты твои все завязаны на чрезмерном самолюбии. Рональд, прирожденный медиум, духовидец! Неужели боги, голоса которых ты слышал, могли приказать тебе так по-человечески гнусно обойтись со мной? Рональд-подлец! Да, тысячу раз была права Кэмерон, когда сказала, что я не умею быть достаточно жестким с теми, кто этого действительно заслуживает!

Бетти! Но нет, для меня ты уже не Бетти, а Сара Элизабет Нортрап. Что же случилось с тобой, как тебя угораздило променять святую развратную юность на гнилую личину алчной старухи? Ты знала, что оскорбление, либо оклеветание брахмана порождает карму в миллионы раз тяжелее, чем убийство женщины, или умерщвление плода во чреве? О, нет, ты не особо-то интересовалась священными индуистскими текстами. У меня нет намерения убивать тебя, да и тяжкого искупления в последующих воплощениях я тебе не желаю. Но нечто, находящееся выше моих представлений подсказывает мне, что последствие своего поступка ты ощутишь еще в этой жизни. Глупость – это преступление против себя. Тот, кто подбил тебя на кражу и клевету, может точно так же, ради чувства собственного удовлетворения, присвоить и твои чувства, и твое достоинство. Они для него все равно, что пачка хрустящих долларов. Еще немного, и ты сама станешь его собственностью, и я не могу, я не желаю этому препятствовать. Каждый волен распоряжаться своей жизнью и свободой так, как сам того захочет. Раб волен быть рабом.

Я уверен, Рон, это была твоя идея. Пригрозить обвинением в совращении несовершеннолетней гражданки Соединенных Штатов, чтобы заставить меня отказаться от своих же сбережений. Год назад Бетти хохотала бы как мартышка, если бы ей сказали, что ее невинность пала жертвой «развратного предводителя черномагической секты».

Малышка Бетти… Еще не изгладилась из моей памяти бледная кожа твоих упругих бедер. Как стремительно пала моя мужественность под лихим натиском их ненасытной похоти. Ты маленькая, белокурая вакханка! Да, уста твои созданы были для лжи, истинно так! Не для лжи во имя Золотого Тельца, но во имя сладостного сотрясания персей Вавилонской Всадницы. А ты все перепутала!

Рон, сколько тебя помню, ты всегда питал слабость к морским суднам. Ты так живо описывал подробности своей экспедиции на Аляску, что слушателям хотелось тотчас самим отправиться в опасное морское путешествие. Приключения, из лучших романов Жюля Верна, меркли на фоне твоего красноречия. Рассказы о твоих военных подвигах возбуждали в молодых людях приступы острого патриотизма, а девушек заставляли задирать юбки, так словно бы ты был последним мужчиной на идущем ко дну крейсере. Чего только стоит история о двух японских подлодках, которые ты отправил ко дну несколькими мощными ракетными залпами. Это и в самом деле важнейшее умение писателя-фантаста – верить в собственные фантазии. Маленькая оплошность – один из твоих сослуживцев оказался нечувствителен к гиперболам, и поведал одному нашему общему приятелю о том, куда же на самом деле ударили твои снаряды. Мой рыжий Дон Кихот, твоими ветряными мельницами были обычные подводные скалы с ферримагнитными вкраплениями!

В своих грезах ты путешествовал от замка к замку под белым парусом роскошной яхты. Для полноты образа тебе бы следовало хранить верность одному проверенному Росинанту морей. Но ты мечтал о целом табуне первоклассных Буцефалов. А царские атрибуты всегда стоили немалых денег. Деньги нашего союзного предприятия позволили тебе приобрести сразу три судна. И только двадцатая часть от них может по праву считаться твоей. Что же помешало тебе довести задуманное до конца, перепродать эти проклятые яхты у Калифорнийского побережья, и соблюсти тем самым наш изначальный уговор? Жажда быстрой наживы? Соблазнительная близость нейтральных вод? Да, после драки кулаками не машут, и приговор суда обжалованию не подлежит…

У меня забрали все и вернули немного больше половины. И что же я теперь должен быть счастлив? Да я сейчас, пожалуй, предпочел бы довести ритуал Барцабеля до кульминации, и потопить к чертям собачьим все три судна вместе с тобой, Бетти и черновиками твоей пресловутой «Дианетики»[6]! Небо было слишком благосклонно к вам – вызванная мною буря всего лишь прибила вашу шарлатанскую флотилию к берегу. А правосудие в лице окружного суда Флориды восстановило баланс, хоть и необычайно быстро, но не очень-то справедливо. Что ж, значит, так тому и быть! Я ни на кого не собираюсь перекладывать ответственность за свою слепоту и доверчивость. Прошло уже три года, — у меня было достаточно времени, чтобы переосмыслить эту ситуацию. Сейчас, я слышал, ты помогаешь ветеранам избавиться от психологических травм, полученных на войне. Это достойное дело, если при этом не наносить им новых увечий.

Плыви себе дальше, Рональд! Твоя стихия – океан. В его бурлящих водах ты укрываешься от земных невзгод. Мое же прибежище – пустыня. Ты это знаешь, ведь я брал тебя в святую святых, в свой храм на песчаных волнах Мохаве. Тогда, в январе 46-го, перед самым появлением Кэмерон, мы действовали как одно целое. Мы шагали рука об руку. Слева от нашей тропы простирались раскаленные пески, а справа – пенные волны.

В начале Работы Бабалон я вслепую шел на свет семиконечной звезды, продираясь сквозь неистовство стихий, а ты был моими глазами и ушами. Прошлое норовило затащить меня в пучину вины и самобичевания, будущее грозило разрушением и смертью. Ты невозмутимо транслировал все, что мог уловить, ни чем не пренебрегая. За окнами шумела буря. Она проникала в дом, в наш освященный кровью Храм, ей вторили прокофьевские скрипки, а я орудовал Воздушным Кинжалом и декламировал призыв за призывом. Порывы ветра проносили сквозь наши тела и души вожделение и страх, восторг и ужас. Ангельские перья, искры звезд, уголья преисподней! Рога Исиды освещали путь сквозь недра земли, архангельский меч преграждал врата меж небесами. Какой-то слишком ретивый дух прорвался на материальный план – ты должен это помнить, Рон. Девять глухих ударов, как кулаком по пустому сундуку. И световой столб посреди кухни, который раздавал хуки и кроссы как заправский боксер. А когда над нами загорелась крыша, что это было, как ни предвосхищение того страстного пламени, которое должно было вспыхнуть между мной и моим элементалем?

Среди видений, посещавших нас в те дни, мне особенно запомнились енохианские бдения Ди и Келли[7]. Их опрокинутые лампы, и горящие рукописи, как предвестие провала. Проказник-ангел Мандини, что дал им не по-христиански заманчивый совет, – обменяться женами. Почему я сразу, по признаку свалившегося с моего стола светильника, не предвидел вашего с Бетти побега?

А может именно эта история вдохновила тебя, Рон, на флоридскую аферу? История о том, как Эдвард Келли сбежал с женой Джона Ди и его же сбережениями. Чем там у них все закончилось, ты помнишь? Келли выпросил должность придворного алхимика у самого императора Рудольфа, но будучи не способным материализовать золото, был брошен в темницу. Он пытался бежать, спустившись с крепостной стены, но не рассчитал длину веревки, упал, и умер от полученных травм. А благородный Ди, поскитавшись по континентальной Европе, вернулся домой и обнаружил, что его дом разрушен, а храм его жизни, его роскошнейшая библиотека – наполовину сожжена. Его несколько раз судили за колдовство, но все же отпустили на волю – больного и обнищавшего. Доживать последние годы. Такой исход не для меня. В моей натуре богами заложен взрыв, но не медленное затухание. А ты, Рон, со своей склонностью к подделке документов, и тому подобным махинациям, однажды можешь и угодить за каменные стены. И на побег осмелишься, как пить дать. Семь раз отмерь длину своей веревки.

И все-таки, я убеждаюсь, что ты играл свою роль Писца не из корыстных побуждений. Ты искренне участвовал в призыве. Бабалон не потерпела бы притворства. Она бы не позволила нам заклясть элементаля во лжи. Она лишила бы тебя магического слуха и зрения, и не прислала бы ко мне Кэмерон. Мне пришлось бы до скончания дней призывать свой магический жезл в одиночку.

Но вот опять мысленная вспышка: быть может, твоя слепая жажда богатства и есть Ее проклятье?

На счет искренности своих намерений я не сомневался никогда. Появление воздушной девы на пороге моей жизни – тому подтверждение. И результат нашей с ней Работы, – текст книги и дальнейшие инструкции, – наилучшая награда за труды. Заметь, Рональд, Liber 49 была продиктована мне, когда я пошел в пустыню уже без тебя. Во время нашего совместного похода, сорока днями ранее, тебе посчастливилось услышать лишь мое «Тетелестай!» Какая-то часть моей души осознала тогда, что инвокация завершена успешно, и разразилась этим судорожным евангелиевским восклицанием. Также оно было адресовано тебе, как уведомление о расторжении нашего контракта. Жаль, я только с запозданием понял, что этот союз исчерпал себя. При выполнении дальнейших операций, мы с Кэнди вполне могли справиться вдвоем. Да и финансовое партнерство следовало прекращать одновременно с магическим. Это одна из принципиальных ошибок нашего пути – полагать, что магическая реальность проистекает отдельно от обыденной. В жизни мага нет ничего обыденного. Нет ничего в большей, или меньшей степени «магического». Но я опять машу кулаками в пустом баре…

И как бы то ни было, Рон, мне не хотелось бы еще когда-либо встречаться с тобой. Я не хотел бы повернуть время вспять и, сохранив память об этой вероятности, изменить какие-либо события. Все, что произошло между нами – произошло должным образом. Я получил тот опыт, который должен был получить. Будь ты со мной честнее, я бы не стал тем, кем являюсь сейчас. Что мне женская верность? (Прости, Бетти). Я сам не соблюдаю верность в отношении плоти, и не смею требовать этого от других. Моя верность принадлежит Бабалон, а она не потерпит в своем ложе монаха. Что мне достаток? Я не стремлюсь к норме, достатку и потребительскому довольству. Ты был свидетелем моего намерения получить магического союзника в физическом обличии, и моих одиночных сексуальных ритуалов, предпринимаемых для этой цели. Ты убрал из моей жизни старое (и снова прости, Бетти, а впрочем, поди уже к черту!), и инициировал приход нового. Ты подпортил мою материальную базу и, тем самым, укрепил духовную. Я избавился от очередной иллюзии, сложил с себя отягощающие орденские полномочия, сделал решительный шаг навстречу магической суверенности.

Когда мы только познакомились, ты рассказывал мне о величественной рыжеволосой женщине с крыльями, Императрице, которая являлась к тебе в видениях. Не знаю, правда это была, или просто твоя очередная уловка, чтобы втереться ко мне в доверие. Появление в моей жизни Кэмерон оправдывает любые уловки. Даже выдумка способна вызвать качественное изменение реальности. А для мага так вообще нет иного пути, как намеренно искажать действительность. И еще однажды ты говорил мне о видении женщины верхом на тигре, с атрибутами гностической святой. Уже после получения элементаля и Книги, на стадии парных ритуалов, в тот вечер, когда Бабалон пообещала обратиться пламенем и поглотить всего меня. Твоими устами пообещала. Откровение, или ложь? Не имеет значения, если Цель будет достигнута. Надеюсь, ты сможешь ощутить свое причастие к Великой Работе, когда это случиться.

Возможно, мы еще встретимся с тобой, а возможно и нет. В любом случае, прощай, рыжий мошенник. Твоя помощь мне больше никогда не понадобится – я и сам теперь все вижу и слышу.

Глава 5.

Марджори Кэмерон Парсонс

… И вот, Кэмерон, Кандида, Кэнди, ты снова со мной.

Прости, что в этих записках я прежде обратился к другим людям. Но тебе я захотел выделить особое, итоговое место.

Потому что ты, Кэнди, – итог. Итог всех моих предыдущих свершений, удачных и ошибочных. Ты возвращаешься ко мне из воплощения в воплощение, из века в век, чтобы дать возможность завершить мою Великую Работу. Мы как берег и океан. Прилив – отлив. Уход – возвращение. Наш союз – ключевой миф, ось, вокруг которой вращается феноменальная жизнь, основная линия кристаллизации пространства всевозможных вариантов.

Эд, Хелен, Уилфред, Бетти, Рональд, и даже Алистер Кроули – все они были для меня ступенями к тебе. Я вовсе не хочу нивелировать, то влияние, которое каждый из них оказал на меня. Нет. Я не имею права относиться к ним как к средству для становления моей личности. Они для меня, как и я для них, были и остаются полноценными вселенными, зеркальными микромирами, полными дверей и окон, замков и ключей. И даже, более того – если вернуться в прошлое, и убрать из моей жизни одного из этих людей, — где окажусь тогда я, и где будешь ты?

Кстати, об Алистере Кроули. Ты прекрасно знаешь, что я одно время был сильно одержим его личностью. Теперь, когда он умер, и пришла пора оказать ему последнюю честь, на меня навалилась безмерная усталость. Мысль о том, чтобы подводить эту черту столь вульгарным образом, как письмо на тот свет, вызывает у меня тошноту. Чтобы выразить все мои противоречивые чувства к Великому Зверю, я обратился к поэзии. Он любил тяжеловесные и вычурные стихи.

Сейчас, когда я пишу это, после каждого абзаца я оглядываюсь через левое плечо. Густые космические тени морщат полотно простыни. Тревожное нагромождение хлопчатобумажных рифов оканчивается пологим сферическим островом. Безопасность, тепло, уют. Оранжевый, почти персиковый равномерный отсвет…

Вот, я снова обернулся, поэтому – новый абзац. Электрический свет не дал бы такого мягкого освещения. Шелк керосиновой лампы идеально облегает твою ягодицу, оставляя задранной простыне весь свой фиолет, и прочие не гармонирующие с цветом твоего загара, оттенки. Жизнь в Мексике пошла на пользу твоей внешности.

Да и твое внутреннее состояние, пожалуй, тоже улучшилось. Ты перестала реагировать на мои выходки так импульсивно, как делала это раньше. Честно говоря, твое хладнокровие по поводу моей интрижки с Глэдис ненадолго ввергло меня в панику. Ты назвала ее хорошей домохозяйкой, съязвила что-то в ответ на мои объяснения, даже не напрягая голосовых связок. Ты ни словом не укорила Фрея, хоть и поняла, что это он был нашим сводником. Чем же ты занималась в Сан-Мигель-де-Альенде все эти месяцы? Обитала в коммуне для художников с вольными взглядами на сексуальную близость? Не удивлюсь, если так и было.

Ты вернулась, но ты не охладела ко мне. Это главное. Мы воссоединились. Огонь между нами воспылал еще жарче. И я действительно, как и сказал, намереваюсь теперь относиться к нашему браку с большей ответственностью. Ты не стала выяснять отношения на людях, но когда мы остались вдвоем — позволила себе быть искренней. Это правильно. Если у нас общие цели, то иначе и быть не должно. Развод отменяется, моя конфетка! Дальше только вдвоем. Не важно, здесь, в Мексике, или в Израиле. Важно, что вместе.

Я не собираюсь много писать о том, что хорошо известно нам обоим. Я и так значительно отступил от обозначенной в начале формы. В моей исповеди нет, и не будет места покаянию. Но признаться в своих истинных мотивах и чувствах я, так уж и быть, постараюсь. Кто знает, быть может, ты будешь первой, кто прочтет эти страницы? Я положу их в тот темно-зеленый ящик, который ты привезла из Альенде. Здесь будут ждать своего часа: мои стихи и очерки, а также важные для меня письма: от тебя, Кроули, Гермера, Вольф, Смита; дневники магических работ и первая версия Книги Бабалон; Книга Антихриста, которую я вот только что написал; наброски концепции нового Ведьмовства, и даже (я надеюсь) манифест истинного либерализма, к работе над которым я приступлю в скором времени. Благодарю тебя за этот замечательный подарок. Он станет идеальным вместилищем для моих тайн. Я запечатаю его проклятьем, чтобы оградить непосвященных от разрушительной силы преждевременных знаний. Когда настанет время его открыть — ты узнаешь об этом первая.

Кэмерон, ты удивишься, если я скажу, что знал о твоем существовании еще до того, как впервые тебя увидел? Мне нужен был партнер, магический близнец, дополняющий мою андрогинность. Для того чтобы взывать к богам, жрец сам должен быть богоподобным. А Бабалон должно призывать только в соитии. Прочие женщины не подошли бы. Необходим был истинный сосуд, Грааль, вожделеющий к Копию, плодоносящая реторта.

Как я мог знать о тебе? Все просто. Я тебя призвал. Обратился в астральный профсоюз, дал ангельскому клерку перечень необходимых характеристик, и попросил направить незанятого элементаля ко мне. Пергамент и дискос послужили телефонным аппаратом, а необходимый номер я взял из енохианской адресной книги. Помнишь, что я делал, когда ты впервые, на несколько минут, посетила мой дом? Я говорил по телефону, теребя в руке шнур. Тогда ты убежала, но спустя время вернулась, и осталась. Тогда ты не осознавала, причин своего поступка. Тобой руководили влюбленность и любопытство. Но теперь-то ты понимаешь, что это было на самом деле?

Да, Кэнди, поначалу тобой руководила банальная похоть. И это совсем не плохо. У меня было совсем немного времени, чтобы подготовить твое тело, эмоции и ум к предстоящей работе. За первые две недели нашего знакомства, мы буквально пропитались телесными и астральными флюидами друг друга. Касательно ментального плана, я решил не нагружать тебя всем и сразу, чтобы не вносить лишних помех. Основных понятий из «Магии в теории и практике» было достаточно. Свои сжатые лекции я старался читать в перерывах между оргазмами и новыми ласками, когда ограничивающие концепции мышления были выражены наименее. Прежде чем ты уехала в Нью-Йорк, я отравил тебя знанием об иерархии элементов, планов и сущностей, и о вибрациях, что связывают их. Ты впервые произнесла слово «ведьма» без иронического прищура. «Джек, а может, дети, что играли у дороги, не зря назвали меня ведьмой?»

А потом произошло то, о чем нельзя говорить. Ты находилась в Нью-Йорке, а я был в пустыне Мохаве, физически один. Моя Работа принесла свой главный плод. Здесь можно было сослаться на галлюцинацию, но вот она, Liber 49, лежит в ящике, на расстоянии протянутой руки. Я получил ее именно тем способом, о котором сказано в стихах 5-8 данного мне откровения. Подтверждение тому я прочитал в твоих глазах, и услышал в твоем голосе, когда мы вновь воссоединились в Пасадене. Нам не нужно было говорить о произошедшем, чтобы понять, что разглашение тайны влечет за собой гибель чуда.

Однажды ты едва не проговорилась, но я сделал вид, что ничего не понял. Помнишь, когда в ночном небе над нами пролетел некий фаллический объект, послание Бабалон, и тебя вдруг потянуло на разговоры об НЛО над пустыней? В своих записях я описывал это как «присутствие Богини», или «послание венерианки». А ты и вовсе не вела никаких записей, и продолжала играть роль неофитки, которая поддалась очарованию мага-искусителя. Ты правильно делала! У одного моего знакомого из общества фантастов есть идея рассказа, в котором путешественник во времени случайно убивает бабочку из мезозойской эры, и тем самым до неузнаваемости меняет то время, в которое ему предстоит вернуться.

Процесс Ее воплощения уже запущен, и не следует ничего менять, даже несмотря на все те грозные предзнаменования, полученные мной. Да, я совершил несколько ошибок, но вовремя уяснил это. Так, например, твоя беременность после двух недель знакомства со мной, которую мы решили тогда прервать, была следствием моего заблуждения относительно природы Лунного Дитя. В пустыне я осознал, что один единственный человек не выдержит бремени Нового Мессии, и если и доживет до сознательного возраста, то, несомненно, повторит плачевный опыт Христа. Для совершения духовной революции Дитя Бабалон следует воплощать постепенно и аккуратно, в десятках, сотнях новых людей. Нужно наделить целое поколение эманациями нового Эона.

…А потом пришла весна, и к нам опять примкнул Рональд, вернувшийся из какой-то своей командировки. Он рассказал о своем видении прекрасной амазонки, сидящей на дикой кошке, и мы приступили ко второму этапу Работы. Поступили новые инструкции, новые ритуалы. В реализации некоторых ты участвовала лично, а в остальных я в различной последовательности проделывал уже известные операции. Кормил пламя собственной кровью, полоскал рот витриолом, распинал на кресте тетраграмматон огненного обновления, семь раз заполнял космос планетарным именем бога. И ты, моя пламенная Кандида, ты была прекрасна, когда служила свою первую Мессу! Лучшей Жрицы мне видеть не доводилось! За один поцелуй твоей Венеры мой Тангейзер был готов отдать всего себя. Он сжег енохианский телефонный аппарат и разбил статуэтку бога, воплощающего все Сущее. А ты, как подобает истинной богине, не подала и виду. Ты превосходно изобразила полное непонимание происходящего. Сыграла всеведущую Богиню, которая играет растерянную ведьму, играющую опытную жрицу. Тогда я увидел в бесконечном наслоении этих масок Твое истинное лицо. И посвятил Тебе свои сердце, разум, органы и душу, и пожелал стать живым пламенем, Тобою поглощенным.

Мы не говорили об этом, потому что об этом не следовало говорить. Иногда я вижу, как сложно тебе носить маску непосвященной, подыгрывающей своему супругуу, чтобы потешить его гордыню. Я-то прекрасно знаю, что ты равна мне по степени, и что Сила, которую мы призывали, уже проявлена в тебе. Но нам обоим, до определенного часа, не следует подавать виду. Даже друг перед другом.

Я уже говорил, Кэнди, что наша с тобой совместная жизнь напоминает океанское побережье? Я – берег, а ты – вода. Прилив-отлив. Уехала-вернулась… Наше знакомство, и твоя поездка в Нью-Йорк. Свадьба, и твое путешествие в Европу. Мое карьерное падение, и твой переезд в Альенде. С каждым разом срок расставания все увеличивается. Что будет в следующий раз? Ты уедешь на три года в Австралию? Нужно с этим завязывать.

За время твоего пребывания в Мексике произошло нечто важное. Бабалон опять обратилась ко мне, и велела продолжать Работу. Я опять ходил в пустыню. Ты уже слышала о том, что у меня поехала крыша, и я заставил Уилфреда Смита наречь меня новым четверичным магическим именем? Мы говорили с тобой об этом, и о том, что на самом деле подразумевала моя Клятва. Но о самом главном, как и в предыдущий раз, нельзя говорить. Я напишу. Сила данной мной Клятвы не даст тебе прочитать это раньше времени.

Хотя, ты и сама, вероятно знаешь, что Она опять посещала меня. Моя венерианка, посланница Бабалон… После каждого соития она шептала мне на ухо слова новых откровений. Я до сих пор еще не записал всего, что мне было явлено. Мой манифест, мое руководство к действию. Слияние внутреннего и внешнего. Приговор для тирании Черного Братства, и триумф Закона Телемы. Да, люди взращенные в оковах невежества, будут сопротивляться, государство будет ставить им палки в колеса. Федералы уже показали, что способны лишить меня средств к существованию, а возможно и засадить в тюрьму. Что ж, возможно, нам придется перебраться в другую страну, и оттуда руководить восстанием. Пророков и освободителей не любят на родной земле. История Кроули – тому подтверждение.

Мне было явлено будущее. Сотни тысяч, миллионы людей покидают насиженные гнезда и отправляются в путь. Под звуки новой, неистовой музыки, длинноволосые, улыбающиеся, в веселых пестрых одеждах. Они вспоминают свое дикое прошлое, отрекаются от бесприютности настоящего, и устремляются к звездным городам будущего. Посредством искусства, бунта и любви, они расчищают дорогу к подлинной свободе личности! Обнажив обоюдоострый меч, одно лезвие которого – воля, а другое – ответственность. Они нуждаются в этом мече, и я намереваюсь вложить его в их свободные от кандалов руки!

Но для начала мне необходимо восстановиться, как в науке, так и в магии. Необходимо объединить их в одно Великое Искусство. И здесь, как никогда, мне нужна твоя поддержка. Ты – одна из первых Детей Бабалон, ты проводник Ее Силы. Ты, как и я, уже не принадлежишь самой себе. Такова цена обретения истинной индивидуальности, и это воистину привилегия богов.

Помни, любовь моя: каждый мужчина, и каждая женщина – Звезда! Ты сияешь на моем небосклоне ярким путеводным светилом, и делаешь мой путь осмысленным. И я желаю быть для тебя таким же неиссякаемым источником света. Такова моя Воля!

Любовь, в согласии с Волей – таков мой Закон!