Авгур

Алистер Кроули

Безводные облака

ТЕРЦИНА

Я сам – король, тружусь для поддержанья

Души, мне равной. Но, увы, неяркий

Свет золотой в покрытом златом зданьи.

Беспомощный, с ума сошедший, жалкий,

Проказник, прокаженный – плющ ползущий

Обвивший мощный ствол. Но я пою,

Беременная вечность, песнь свою

о духе мрачном, тягостном, гнетущем

Блестящем, своевольном, сильном. Пламя

Во мраке запада взвивается как знамя

Любви и смеха, слышного окрест

Тернистый Киферон – одно из мест.

Эвоэ, Бахус! Consummatum est[1]!

A TERZAIN

King of myself, I labour to espouse

An equal soul. Alas! how frail I find

The golden light within the gilded house.

Helpless and passionate, and weak of mind!

Lecher and lepers!— all as ivy cling,

Emasculate the healthy bole they haunt.

Eternity is pregnant; I shall sing

Now— by my power— a spirit grave and gaunt

Brilliant and selfish, hard and hot, to flaunt

Reared like a flame across the lampless west,

Until by love or laughter we enchaunt,

Compel ye to Kithairon’s thorny crest—

Evoe! Iacche! consummatum est.

АВГУР

I

Смотрите на треножник через дым

Погубленных существ и благовоний.

Смотрите! Сквозь виденья церемоний

Туда, где чувства притупляет дух.

Я там раскрыл старинный фолиант,

В нем мойры предсказали мой талант

Увенчанного лаврами поэта.

В экстазе выдавал я пируэты!

Но иероглиф гибели узрев,

Я постарел внезапно, вот финал!

Ведь слово свято, если даже Зевс

Окажет помощь, все равно пропал!

Пусть первый поцелуй весенний и цветочный,

«Счастливого конца не обещают точно!»

AUGUR

I

Look! Look! upon the tripod through the smoke

Of slain things kindled, and fine frankincense.

Look—deep beyond the phantoms these evoke

Are sightless halls where spirit stifles sense.

There do I open the old book of Fate

Wherein They1 pictured my delight and me

Flushed with the dawn of rapture laureate

And leaping with the laughter of ecstacy.

Mine eyes grow aged with that hieroglyph

Of doom that I have sought: the fatal end.

That which is written is written, even if

Great Zeus himself—great Zeus!—were to befriend.

Even in the spring of the first floral kiss :

”No happy end the gods have given for this”.

II

Не троньте смерть! Счастливого финала

Не вижу для волшебного начала.

Дитя, позволь греху твоею стать судьбой

И наслаждайся болью  и борьбой!

Я с этих губ сорву пурпуровое семя

Граната, что в аду вкусила Персефона

Прекрасная. Уже настало время

Поступок совершить, он совершен бонтонно.

Ничто для нас, любимых строгим богом,

Не может лучше быть трагедии высокой,

Быть избранным для боли и страданья,

И кнут и прут любить, украшенный жестоко.

И жертвенных быков, идущих  на закланье

В святилище греха и нашего порока.

II

Save death alone! I see no happy end,

No happy end for this divine beginning.

Child! let us front a fate too ill to mend,

Take joy in suffering for the sake of sinning.

Ay! from your lips I pluck the purple seed

Of that pomegranate sleek Persephone

Tasted in hell; the irrevocable deed

I do, and it is done. Naught else could be

For us, the chosen of so severe a god

To act so high a tragedy, the elect

To suffer so, and so rejoice, the rod

And scourge of our own shame, the gilt and decked

Oxen that go to our own sacrifice

At our own consecrated shrine of vice.

III

Через пустынный океан страданий

Пройдя, мы достигаем бледных дланей,

Кровоточащих бытием сердец,

Медитативной практике конец!

В кустарнике у городских ворот,

Где робко я тебя поцеловал,

Сверкающий туман нас завернёт

В объятия, твой рот «Люблю!» сказал.

Туман из ада, он окутал нас.

Но даже в бездне слышен смех судьбы,

Когда песьеголовый бог приказ

Издал и видит мстителей ряды.

Эринии и мойры непреклонны

Счастливого конца не ждать влюбленным!

 III

Over the desert ocean of distress

We reach pale eager hands that quiver and bleed

With life of these our hearts that surge and stress

In agony of the meditated deed.

For in the little coppice by the gate

Wherein I drew you shy and sly, and kissed

Your lips, your hushed “I love you” smooth and straight

Sweeping to wrap us in the glittering mist

Of hell that holds us—even there I heard

The lacerating laugh of fate ring out,

The dog-faced god2 pronounce the mantic word,

And saw the avengers gather round about

Our love. The Moirae neither break nor bend;

The Erinyes hunt us to—no happy end.

IV

Любовь похожа на клинок кровавый.

Внезапна солнца яркая заря.

Эфирный хор проснулся, в небе славу

Поет тому, что ты теперь – моя!

Но в темном и роскошном тронном зале

Раздастся эхо драгоценной песни.

Там непристойность грязного дыханья

Заблудших душ, их бестелесный сонм,

Попробовавший отблеск нашей славы,

Что погрузила их в ужасный дом,

Склоненными пред сладостью отравы,

Изысканные речи режем вместе

Кинжалами на деревянной крыше

Трагедии, отчаянья и лести.

 IV

Our love is like a glittering sabre bloodied

With lives of men; upsoared the sudden sun;

The choral heaven woke; the aethyr flooded

All space with joy that you and I were one.

But in the dark and splendid dens of death

Arose an echo of that jewelled song:

There swept a savour of polluted breath

From the lost souls, the unsubstantial throng

That tasted once a shadow of our glory

And turn them in the evil house to adore

The godhead of our sin, the tragic story

We have set ourselves to write, the sombre score

Our daggers carve with poesy sublime

Upon the roof tree of despair and crime!

V

Любовь и смерть мы зрим в чужих глазах,

Где видим хладный мягкий блеск зари,

Что проклята броском костей, умри

Как молния на заливных лугах.

Зазубренный сквозь занавес небес

Мы видим ужас разоренья, мрак

И наш восторг уверенный исчез,

И душу изнутри колеблет враг.

Отчаянье и отвращенье – вещь

Неважная для тех, кто полон жажды.

Той жажды, что важней чем жизнь, однажды

Она ужалит навсегда. Зловещ

Лик Господа, тяжелый взгляд, буровя,

Не предвещает  счастья, хмурит брови.

V

As we read Love and Death in either’s eyes,

We see the cool mild splendour of the dawn

Damned by some tragic throw of murderous dice

To slash like lightning over lea and lawn

Jagged and horrible across the curtain

Of heaven, writing ruin, ruin—we see

Our certain joy marred with a doubly certain

Soul-shattering anguish.—Bah! To you and me

Such loathing, such despair are little things.

We are afloat on the flood-tide of lust—

A lust more spiritual than life, that stings

Till death and hell dissolve i’ the aftergust.

So? But the Gods avert their faces, bend

Their holy brows, and see—no happy end.

VI

Напишут вместо пышных эпитафий:

«Предатель, шлюха, бабник и убийца!»

Над каменным смеется кинотафом

Мышеголовый бог, что в небесах резвится.

Нас ангелы сочли венцом творенья,

Сожженном в наслажденьи, взрывом чувств.

И оградили от любви горенья,

Любви небесной, высшей из искусств,

О, жалкая победа, торжество

Пустое, мы сидим на адских тронах

В позорных победителей коронах,

Слезами обливая существо,

Что нашей жертвой назовут по праву.

Дитя, я жажду этой жуткой славы!

VI

Thus shall men write upon our cenotaphs:

“Traitor and lecher! murderous and whore!”

The rat-faced god that lurks in heaven laughs;

There is rejoicing on the immortal shore.

The angels deem us hurled form the above,

Burnt out of bliss, blasted from sense and thought,

Barred from the beauties of celestial love

And branded with the annihilating Naught.

O! pallid triumph! empty victory!

When we sit smiling on the infernal thrones

Starred with our utmost gems of infamy,

Builded with tears, and cushioned with the groans

Of these the victims of our joys immense—

Child! I aspire to that bad eminence!

VII

У ада нет царицы! Но струится

Кровавый рот смертельным поцелуем.

Оставишь ли меня?  Соединится

Мое лобзанье с адским аллилуйя.

Твое дыханье мне сжигает кости,

Кусаясь как огонь, вливая в жилы

Смертельный яд, но на каком погосте

Смешаем в чаше жизненные силы?

Смешаем боль, сумев сосуд наполнить

Пьянящей жидкостью, что ярче жизни,

Печальней смерти. Эликсиром брызни,

Чтобы мечты о небесах исполнить

Проклятья от молитв не различавших

Святых и грешных простодушных лиц,

То проклинающих, то падающих ниц.

VII

Hell hath no queen! But, o thou red mouth curving

In kisses that bring blood, shall I be alone?

What of the accomplice of these deeds unswerving?

Will not your dead hot kisses match mine own?

As here your ardours brand me bone and marrow

Biting like fire and poison in my veins,

Shall you not there still ply your nameless harrow.

Mingle a cup from those our common pains

To intoxicate us with an extreme pleasure

Keener than life’s, more dolorous than death’s

Till these infernal blisses pass the measure

Of heaven’s imagined by the tremulous breaths

Or silly saints and silly sinners, swaying

From scraps of blasphemy to scraps of praying?

VIII

Меня ты любишь. Пошлые слова

(своею славой) солнце затмевают!

То, что мы сделали, ты как всегда, права,

И ангелы и черти осуждают!

Лукреция с Жюстиной не поймут,

Мария с Мессалиной не узнают

Как в адском хоре существа поют

О нашем единеньи, как страдают!

Не надо ни хвалы и ни хулы

Того, что превращает сонм божеств,

Разрушив их мечты, в плевок золы.

Желание, что едет как с торжеств

В нем ужас, сила, молодость, услада

И если мы из ада, факт – червь ада !

VIII

You love me! trite and idle word to darken

(With all its glow) the splendour of our sun!

No soul of heaven or hell may hearken

The unbearable device that we have done.

Nor may Justine4 nor Borgia understand

Nor Messalina nor Maria guess

The infernal chorus swelling darkly grand

That echoed us our everlasting ‘Yes!’

Nor shall the Gods perceive to damn or praise

The deed that shakes their essence into dust,

Disrupts their dreams, divides their dreary days.

Supreme, abominable, rides our lust

Armed in the panoply of brazen youth

And strength, since, if we are Hell’s, Hell’s worm is Truth.

IX

Мы все еще юны, чтоб наслажденье

Искать во зле одном во имя зла.

И Ева не свершала прегрешенья,

Ведь плод был яблоком, змеей – змея.

Не будем погружать себя в толпу,

Что ищет окончания, наверх

Поднимемся, где сильные живут,

Там нет сомнений, сила и успех.

Поэтому как ореол несём

Бесчестие, духовную проказу.

И достигаем мы с тобой вдвоём

Безмерной высоты безвестного экстаза,

Безмерной глубины немыслимой печали

Что в алхимической печи смешали.

IX

We are still young enough to take delight

In wickedness for wickedness’ sole sake.

Eve did not fall because she knew aright

The fruit an apple, but the snake a snake.

Nor shall we sink among the foolish throng

That seek an end, but rise among the few

Who do the strong thing because they are strong

And care not why they do, so that they do.

Therefore we wear our dread iniquity

Even as an aureole therefore we attain

Measureless heights of nameless ecstasy,

Measureless depths of unimagined pain

Mingled in one initiating kiss

That those dissolve in the athanor of this.

X

В презрении мы попираем почву

И давим кровь ее в пурпурное вино,

Чья пена обволакивает точно

Любовь и покрывает ступни ног,

Святыня чувств: божественность живёт

В твоих устах, струя свои лобзанья.

И новым прегрешеньем полон рот,

И расцветают зла цветы, созданья

Жестокости, кошмарные артисты

Проснулись ночью, чтоб сплясать на пире.

И ведьмы и скелеты и вампиры,

Чья гавань  – роскошь, а отец – нечистый.

Покуда в нас шумят шторма, но в эпилоге

Все будет плохо, так сказали Боги.

 X

We tread on earth in our divine disdain

And crush its blood out into purple wine,

Staining our feet with hot and amorous stain,

The foam involving all the sensual shrine

Of love whose godhead dwells upon your mouth

Wherein the kisses clustering overflow

With brimming ardour of the new sin’s growth

Till round us all the poisonous blossoms blow,

And all the cruel things and hideous forms

Of night awake and revel in our revel,

While in us rage the devastating storms

Whose dam is Luxury and their sire the devil…

It is well seen, however things intend,

The Gods have given for this—no happy end.

XI

Коронуйте меня пасленом и маком,

Аконитом, вербеной, гибискусом.

Нанесите на кожу смесь корицы и мрака,

Эта мазь с загадочным привкусом

Отнесет нас туда, где в нечистых камнях

Несвятая Суббота в разгаре.

Где суровый козел на берцовых костях

С черепами играет в угаре

Ту мелодию, что приближает рассвет,

Прогоняя кошмарную бездну,

Что я вижу в глазах, поцелуй как ответ

Глаз – порочных, глубоких, прелестных.

Коронованный червь с ледяным естеством

По субботам доволен своим торжеством.

 XI

Crown me with poppy and hibiscus! crown

These brows with nightshade, monkshood and vervain!

Let us anoint us with the unguents brown

That waft our wizard bodies to the plain

Where in the circle of unholy stones

The unconsecrated Sabbath5 is at height;

Where the grim goat rattling his skulls and bones

Makes music that dissolves the dusk of night

Into a ruddy fervour from the abyss

Such as I see (when cunning can surprise

Our Argus foe and give us leave to kiss)

Within your deep, your damned, your darling eyes.

Ay! to the Sabbath where the crowned worm

Exults, with twisted yard and slime-cold sperm.

XII

Где боги сходят вниз, там демоны встают.

Мы пляшем танец лунного безумья! 

Небесной музыкой насилие поют.

Столетия убийств запишут без раздумья.

Там, где причастие сокрытого греха

И поражённый выкидыш  Деметры,

И черной Форчун смесь травы тиха

И Пана женщины закружат в недрах.

Все это – символы, а истина – в душе!

Все это – таинства и мы их властелины.

Субботний ладан вьется украше-

нием, и успокоит сплины.

Невыразимое нас молнией швырнуло

Пылающей и резко завернуло.

XII

There gods descend; there devils rise. We dance,

Dance to the madness of the waning moon,

Write centuries of murder in a glance,

Chiliads of rape in one unearthly tune.

There is the sacrament of sin unveiled

And there the abortion of Demeter eaten,

The potion of black Dione distilled,

The measure of Pan by whirling women beaten.

These are but symbols, and our souls the truth;

These sacraments, and we the gods of them;

The sabbath incense curls to us to soothe

Our spleen, engarlands us, a diadem

For that unutterable deed that hurled

Us, flaming thunderbolts! against the world.

XIII

Там нет нужды просить опять сивиллу

О предсказании – плохом и неурочном.

Мы в адской пыли видели сигиллу:

Счастливого конца не будет точно!

Какого нам еще желать конца –

Нам, разорённым на века и годы?

Берущим солнца свет от струй дождя

И превращающим рассказы в оды.

Вы знаете: не можем мы согреть

Свои ладони даже в глуби ада.

Вы знаете: не можем мы испечь

Из пыли хлебной высшую награду –

Причастие для инобытия,

Божественный нектар из адского сырья.

XIII

There needs not ask the obscure oracle

Where to these dire imaginations tend.

We read this sigil 6 in the dust of Hell:

“The Gods have given for this no happy end.

What end should we desire, who grasp the gain

We have despoiled from everlasting time,

Who gather sunshine from the iciest rain

And turn the dullest prose to rhythm and rime?

Think you we cannot warm our hands and laugh

Even at the fire that scatheth adamant?

Think you we shall not knead the utmost chaff

Into a bread worth Heaven’s high sacrament

And from the bitter dregs of Hell’s own wine

Distil a liquor utterly divine?

XIV

Смотри! Я так сказал! Неясная судьба

Не будет тайной в этом деле мглистом.

Мы знаем про финал, но восстает борьба

Полярною звездой на небосклоне  чистом.

Ты жизнь свою со мной соединила,

Как две кометы двигаемся в трансе  

К мерцающему темному пространству

Где ни звезды ни солнца не всходило.

Там станем мы злым светом вне времён,

Вне места, вне сознания, в инертной

И острой боли высшими войдем

Туда, где чавкает червяк бессмертный

Любви законной, в преступлений зал.   

Без сладкого конца. Смотри! Я так сказал!

XIV

Behold! I have said. The destiny obscure

Of this our deed obscure we shall not skry.

We know “no happy end!”—but we endure,

Abiding as the Pole Star in the sky.

You mix your life in mine—then soul in soul

We shoot forth, meteors, travelling on and on

Far beyond Space to some dark-glimmering goal

Where never sun or star hath risen or shone;

Where we shall be the evil light beyond time,

Beyond space, beyond thought, supreme in deathless pang;

Nor shall a sound invade that hall of crime,

Only the champing of the insatiate fang

Of the undying worm our love, fast wed

Unto—no happy end. Behold! I have said.