1792-1793
Часто отмечали, что Блейк не имел недостатка в смелости и носил на улицах красный шерстяной колпак, символ революционеров, был «сыном свободы» и всю жизнь оставался республиканцем. Но каким же «радикалом» был на самом деле Блейк? Романтиком-радикалом, подобно Вордсворту в его горячую юность, который мало заботился об идеологии, погрузившись в эйфорию «свободы, равенства и братства» для всех? — или же отдавал предпочтение рассудительности: больше свободы и меньше равенства? Не деизм, но духовность. Хотел ли он «взойти на баррикады», или Блейк по сути был утопистом и рассматривал революцию как знамение начала духовного прозрения, а его материальные проявления — как нечто случайное?
Что же означает слово «радикальный»?
Ученый священнослужитель доктор Томас Таунсон, архидьякон Ричмонда, друг и благодетель преподобного Ральфа Чертона, умер 15 апреля 1792 года в возрасте 77 лет. Согласно «Воспоминаниям» Чертона:
Посетившему его (доктора Таунсона) человеку, собиравшему подписку на некую планируемую публикацию, предложили выпить, он попросил: «Скажите тост!» «За церковь и короля», — произнес доктор Таунсон. «Очень хороший тост», — ответил он и выпил с воодушевлением; а затем сказал: «Теперь, сэр, я скажу тост, тост, произнесенный олдерменом Трекотиком; «За освобождение Старой Англии от тирании священников и королей!!!»[1].
Барлоу Трекотик (? 1718–1775) был богатым купцом, получившим образование в Бостоне, штат Массачусетс. Он служил лондонским олдерменом (1764–74), в 1770 году стал лорд-мэром, а затем – членом парламента от лондонского Сити. Трекотик способствовал отмене ненавистного закона о гербовом сборе, поддерживал связи с лондонским Сити и торговыми кругами и предупреждал сменявших друг друга министров в течение 1760-х годов, что политика умиротворения, а не жесткого давления, ослабит напряженность в отношениях с американскими купцами. После «Бостонской бойни» Трекотик выступил в палате общин, обвинив британских представителей в том, что они ведут себя «как хулиганы», защищая «фантомную честь», а не разум. Безусловно, рассуждал Трекотик, государство должно отказаться от налогов ради получения большей выгоды от торговой монополии.
«Тост», якобы произнесенный Трекотиком, апеллирует к «старой Англии», свободной от произвола. И, по сути, это отражало общую позицию «радикалов»: во всяком случае они как правило выступали с критикой господства церкви и были нетерпимы к монархическим привилегиям. Более радикальные позиции предполагали расширение привилегий (у бедных не было права голоса, чтобы облегчить свое положение) и улучшение условий труда рабочих. Меньшинство мечтало о свержении государственной власти «народной волей». Некоторые были рационалистами, некоторые — идеалистами, некоторые – и теми, и другими. Но радикалы не пришли к согласию друг с другом так же, как и со своими «врагами», реальными или воображаемыми. Трекотик, например, не ладил со своими «коллегами-радикалами» Джоном Уилксом и Джоном Хорном Туком, другом Джорджа Камберленда, друга Блейка. Тук и Уилкс тоже были во враждебных отношениях. Вопрос о радикализме сводился к тому, насколько далеко человек был готов зайти, бросив вызов закону, и насколько далеко готово было зайти правительство в подавлении инакомыслия. Большинство радикалов отдавали предпочтение риторике и письму, но по мере того, как революция во Франции стала более кровопролитной, такие методы попали под пристальное внимание правительства, и нетерпимость к политическому инакомыслию нарастала.
25 января 1792 года было основано Лондонское корреспондентское общество наподобие Якобинского клуба в Париже. Блейк, которому в то время было 34 года, не вступил в него; Джонсон и Камберленд присоединились к клубу. В Париже революция раскололась. 29 июня Лафайет попытался, но ему не удалось, убедить Национальную гвардию распустить Якобинский клуб. Относительно умеренные центристы потеряли контроль. 10 августа толпа «санкюлотов» захватила дворец Тюильри; король был заключен в тюрьму. На следующий день была создана революционная коммуна. Первым казненным на гильотине журналистом — 24 августа — оказался Дю-Розой, редактор «Газетт-дю-Пари». Его преступление? Сбор денег для эмигрантов. Принц Уэльский плакал при виде французской знати, духовенства и аристократии, спускающихся с кораблей, спасавшихся от галлопирующего Террора. В некоторых из них он узнавал бывших посетителей скачек, танцев и ужинов, а не будущего «Алого Первоцвета[1]».
Спустя несколько недель в Лондоне, раскрасневшийся от пламенного общение и обрадованный новостью о том, что департамент Кале избрал «гражданина» Пейна членом Национального собрания, Том Пейн за обычным литературным ужином у Джонсона в последний раз испытал силу своей риторики. По словам Гилкриста, Блейк своевременно посоветовал Пейну покинуть дом сразу же после его выступления. Но именно Тейтем много лет спустя привел слова Блейка, адресованные Пейну: «Если вас не ищут сейчас, я уверен, что будут». (Набросок в «Записной книжке» Блейка, по мнению некоторых, портрет Пейна, является единственным доказательством того, что они с Блейком когда-либо общались). На самом деле было хорошо известно, что обвинения в распространении клеветнических слухов в подрывных целях, выдвинутые правительством против Пейна за его последнюю книгу «Права человека», требовали его присутствия в суде в сентябре. Когда же, был издан приказ о задержании Пейна на таможне, довольно поздно, он уже — после враждебного приема — прошел ее и сел на корабль, направляющийся во Францию. Скорее всего, правительство хотело убрать Пейна, а не дать ему возможность заручиться поддержкой, представ в качестве мученика в суде. Пейн так и не вернулся.
Коллективное безумие захлестнуло Францию 4 сентября. Параноидально боясь наступления прусской армии на Париж (угроза герцога Брауншвейгского в случае причинения вреда королю), партизаны-революционеры вытаскивали заключенных из камер и забивали их до смерти, вместе с тем они вторгались в дома призрения, заполненные проститутками и молодыми девушками-сиротами, и устраивали там гротескные бойни. Жизнь стоила в стране дешевле хлеба.
Три дня спустя мать Блейка, Кэтрин, умерла за три недели до своего шестидесяти девятого дня рождения. Кэтрин Блейк, девушка из Ноттингемшира, была похоронена не на моравском кладбище в Челси, а рядом с мужем — на Банхилл-Филдс. У нас нет информации о реакции Блейка на потерю.
19 сентября Париж приветствовал Тома Пейна как ренегата «тирании». На следующий вечер за ужином он узнал, что революционная армия Келлермана разбила войско Брансвика при Вальми. На следующий монархия день во Франции была отменена.
Находившийся на северной границе Франции в связи с военными действиями против австрийско-прусской коалиции, Лафайет, защитник короля и королевы от экстремистов Дантона и Робеспьера, был начеку. Стремительно утратив доверие своих войск, Лафайет был уверен, что его также ждет гильотина, и попытался бежать через Австрию в голландский порт как гражданин США (которым он и являлся). Австрийский император счел его опасным антимонархистом, и австрийцы посадили его в тюрьму в Везеле. Эти события вдохновили Блейка на в целом бессвязные стихи, записанные в его «Записной книжке». Они свидетельствуют о том, что Блейк, по крайней мере, в то время, с радостью мог бы выпить под тост Трекотика:
«Двери настежь, парижские бордели!
Пусть зараза по городу летит,
С голытьбою обвенчана судьбою», –
Королева Франции велит.
Пусть зараза по городу летит,
С голытьбою обвенчана судьбою», –
Королева Франции велит.
И вот Не Породивший Сына отец
Съел, рыгнул и раскашлялся под конец:
«Обожаю войны, повешения, четвертования,
Смакую каждый кусок страдания.
Съел, рыгнул и раскашлялся под конец:
«Обожаю войны, повешения, четвертования,
Смакую каждый кусок страдания.
И вот Король дал великий обет:
«Приязни в кровавых казнях нет,
Но бунтовщикам я воли не дам —
На плаху полягут ко всем чертям!»
«Приязни в кровавых казнях нет,
Но бунтовщикам я воли не дам —
На плаху полягут ко всем чертям!»
Король со златого ложа слетел,
То услыхав, чего знать не хотел:
«Вставай, народ, труба зовет,
Не то все до крошки Голод сожрет!»
То услыхав, чего знать не хотел:
«Вставай, народ, труба зовет,
Не то все до крошки Голод сожрет!»
Шар земной Антуанетта взяла, —
Зараза из платья ее плыла.
К земле клонилась наша добрая Королева —
Лизоблюдами отягощенное древо[2].
Зараза из платья ее плыла.
К земле клонилась наша добрая Королева —
Лизоблюдами отягощенное древо[2].
Следующие строки наводят на мысль, что Блейк считал, Лафайет зря лил слезы по Королю и Королеве: орудиям тиранической концепции Бога.
Ты был менялой, Лафайет,
Но барыши пропали:
Ты сострадания слезу
Променял на слезы печали.
Но барыши пропали:
Ты сострадания слезу
Променял на слезы печали.
«Песня невинности»? В 1798 году «Наставления нравственные, экономические и политические» Фрэнсиса Бэкона, барона Веруламского, виконта Сент-Олбанского были опубликованы в Лондоне [2]. Блейк яростно исписал комментариями свой экземпляр, указывая на бесчисленные противоречия Бэкона самому себе и на то, что Блейк посчитал жизнерадостными глупыми софизмами Бэкона в аргументации и изложении. Всякий, кто высоко ценит Бэкона, должен прочесть обескураживающую критику Блейка.
На страницах 38 и 39 оригинальной книги рассматриваются важнейшие вопросы, связанные с антиправительственными выступлениями. По мнению Бэкона, бунтарство попадает в категорию зависти: «Такая зависть по-латыни зовется invidia, а в новых языках именуется недовольством; о ней мы еще скажем, говоря о мятежах. В государстве она подобна моровой язве[3]…». Бэкон продолжает: «зависть в общественной жизни» направлена в основном на «на главных чиновников и министров, а не на государей и государство». Замечание Блейка к этому довольно резкое: «Ложь, все ненавидят королей; Бэкон боялся сказать, что зависть направлена на короля, но зависть это или гнев[?]»
Блейк имел в виду, что то, что Бэкон связывал с мятежом, вероятно, было простым гневом, направленным непосредственно на королей, потому что король несет единоличную ответственность за государство. Теперь Блейк знал, что не все «ненавидят королей». Если король ассоциировался с чем-то, что нравилось людям, ему рукоплескали; в противном случае — над ним насмехались. Часто король предпринимал меры, позволяющие избежать публичных контактов, чтобы защититься от оскорблений достоинства. Многие воспринимают фразу «Все ненавидят короля» как доказательство того, что Блейк ненавидел королей, забывая о том, что Блейк любил писать деяния королей прошлого, даже несмотря на то, что он ясно понимал, какие ужасные поступки совершались королями или во имя королей в прошлом, он ненавидел королей своего времени.
Вероятно, в определенное время все действительно ненавидят королей. Я подозреваю, что король Георг III, мягко говоря, был обижен на Людовика XVI, когда последний поддержал восстание в Америке; Георг IV терпеть не мог царя Александра I. Блейк ненавидел тиранию всех видов, вне зависимости исходила она от короля или же директора цирка Астлей в отношении непослушного мальчика. Он также знал, что были священнослужители, наделившие свое служение святостью, хотя, когда представитель официальной церкви молился за преступника на виселице Тайберна, это не выглядело «по-христиански».
По большому счету Блейк симпатизировал радикальным течениям, но только в некоторой степени. Он бы сказал, что короли пожинают то, что посеяли: они заслуживали похвалы, если оставались примерами христианского служения; они становились тиранами, если ставили себя выше истины, и их следовало сбросить в воду. Он читал Библию по-своему. Две Книги Царств показывали, что Господь Бог благоволил королю, который исполнил Его волю; остальных ждал печальный конец. Блейк не идеализировал каждого мужчину и женщину на планете; он знал, что есть и те, кто способен своими устремлениями разрушить любую систему свободы: «Вы не можете обладать свободой в этом мире без того, что вы называете моральной добродетелью, и вы не можете обладать моральной добродетелью без рабства той половины человечества, которая ненавидит то, что вы называете моральной добродетелью» [3].
Блейк с энтузиазмом относился к некоторым радикальным идеям, но он вовсе не был уверен в том, что у радикалов были все решения. Ошибок допускали много; исправляли их редко. Те, кто автоматически относят Блейка к бунтарям, ненавидящим власть по причине ее существования, должны принять во внимание, что он сильно удивил Сэмюэля Палмера, разумеется уже в весьма преклонном возрасте, сказав, что в папской области, вероятно, было больше практической свободы, чем в светском государстве, потому что главной добродетелью католицизма он считал прощение: по мнению Блейка, это главная христианская добродетель, способствующая пониманию реалий человеческой природы и затруднительного положения грешников. Светский закон, напротив, беспристрастен или не обращает внимания на духовное состояние преступника. Блейк выступал за свободу англичанин, за право личности быть личностью, но он понимал, что вряд ли можно ожидать, что безоговорочное большинство выберет оптимальный путь: «Один закон для льва и для быка — то будет гнет и тирания».
К ноябрю 1792 года количество членов Лондонского корреспондентского общества, возглавляемого сапожником Томасом Харди, выросло с девяти до шестисот пятидесяти человек. Они печатали брошюры, призывающие к расширению избирательного права для мужского населения (ограниченного в то время наличием собственности определенной стоимости), справедливости в стране и законах, регулярному присутствию на заседаниях парламента и поддержке государства для бедных и пожилых людей. Национальный конвент Франции в этот год дал право голоса всем мужчинам старше 25 лет; в ноябре общество Харди направило делегацию в парижский Конвент, этот шаг предупредил правительство об угрозе революции, а после Сентябрьских расправ во Франции правительство убедилось в том, что кризис может захлестнуть и Англию.
13 декабря британский парламент поддержал решение Питта о подготовке к войне, тем временем революционная армия Франции захватывала все больше французских городов, продолжая великое кровопролитие и расправляясь с особой жестокостью с церковью. Два дня спустя Людовик XVI предстал перед Национальным собранием, чтобы заслушать выдвинутые против него обвинения. Британские тори ясно понимали, что лишение короля власти означает анархию, зверство и всеобщую нищету.
В холодный пасмурный день 21 января 1793 года Людовик XVI был казнен на площади Революции. 1 февраля, чтобы предотвратить реакционный удар, Франция объявила войну Англии и Нидерландам. Теперь воцарилась анархия, зверство и нищета. Даже у многих радикалов деньги начали таять: мечта умерла.
Днем позже в Лондоне появилась реклама «Великолепного издания басен Эзопа с иллюстрациями Барлоу», которое должно было быть напечатано Джоном Стокдейлом на Пикадилли; имена граверов были перечислены, но треть из них, в том числе и Блейк, не подписали свои работы. До конца десятилетия Блейк не указывал свое имя, выполняя ремесленные заказы, сохраняя свой фирменный стиль для расцветающего портфолио искусных сольных проектов.
Вероятно, первый из проектов 1793 года, «Врата Рая», открывается необычной, слегка пугающей иллюстрацией. Кажется, что гусеница, сидящая на листе, наблюдает за спящим человеком, завернутым в кокон. Название гласит: «Что такое человек!», рядом стоит дата 17 мая 1793 года. Переверните страницу, и увидите титульный лист с гравюрой: «Для детей — ВратаРая. Издатель У. Блейк. Геркулес-роуд, д. 13,Ламбет и Дж. Джонсон,площадь Собора Святого Павла». Элегантная композиция, определенно составленная Блейком, которую украшает лишь свободно парящая фигура, не подверженная силам гравитации. Однако содержание книги достаточно весомо.
«Дети», для которых якобы написано произведение, представлены на 17 очень своеобразных гравюрах. Они проникают прямо в воображение, их невозможно забыть. Попытаетесь слишком быстро отыскать разумное объяснение — и они разобьют все ваши доводы. Возможно, стремясь отвлечься от череды ужасных событий, Блейк погрузился в мир грез. Как часто бывает во снах, все элементы изображены схематично, но наполнены неуловимым смыслом. Если бы в рукописи «Записной книжки» не было дополнительных записей, мы едва ли смогли бы понять, что хотел нам сказать Блейк.
Вторая гравюра продолжает необычное переплетение человеческих фигур с низшими элементами природы, на ней изображена женщина, тянущая ребенка из земли за голову, словно мандрагору. Подпись: «Я нашла его под Древом» — напоминает признание. «Записная книжка» Блейка сообщает немного больше: «Я нашла его под Древом, растущем в саду» [4]. Кто-то может вспомнить об Эдеме, кто-то о грехе, наказании и спасении. Быть может, это древо познания добра и зла, то есть мир Противоположностей: Природа, древо яда?
Кроме того, мы видим на гравюрах каждую из четырех природных стихий: четыре поразительных самобытных и очаровательных рисунка, на которых изображен расстроенный мужчина, промокший до нитки; засыпанный темной землей; сидящий на облаке в окружении звезд; и, наконец, готовый к бою, стоящий среди огня со щитом и копьем в руках, острие копья направлено вниз (стрелы желаний устремляются вверх). Страница 91 «Записной книжки» поясняет, что это отсылка к «Потерянному раю» Мильтона (первой книге): «и он выходит из пруда/встает во весь могучий рост»: предвосхищение появления блейковского огненного воина и вечного нарушителя порядка, «Орка».
Седьмая гравюра напоминает синеватые, сказочные вывески пабов конца 18 века типа «Орел и ребенок[4]», хотя само изображение монохромное. Мы видим крылатого ребенка, вылупившегося из скорлупы: «Готовый, наконец, вылупиться, он разламывает скорлупу» (цитата из поэмы Драйдена «Паламон и Арсит»). Он напоминает о духовном брате Блейка, немецком мистике и поэте Ангелусе Силезиусе (1624–1677): «Плоть — скорлупа моя, я в ней — птенец живой / Его высиживал от века Дух Святой[5]» (отрывок из «Херувимского странника»).
Далее следует ряд символических рисунков, все они очень мощные и, казалось бы, совершенно не подходят для детей. Но дети, к которым обращается Блейк, — это дети природы, подчиняющиеся прародителю, присутствие которого ощущается во впечатляющих таинственных образах. Речь идет о ключе к учению Иисуса: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
Однако разгадка к «Вратам Рая» заключена в первом и последнем изображениях. «Названия» изображений заимствованы из «Книги Иова», в которой Иов противопоставляет Человека экзистенциальным фактам бытия: несчастиям, потерям, болезням и смерти — несомненно, все эти переживания заставляют человека порицать Бога или отрицать Его существование. Блейк очень увлекался Иовом, вдохновившем его на создание серии картин, изображающих больного человека, и, конечно же, на бесподобные гравюры, которые принесли ему признание и даже прибыль. Итак, первая подпись: «Что такое человек!» (вопрос это или утверждение?) взята из «Книги Иова» 7:17: «Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое?».
Почему же злой проклятый «червь шестидесяти зим» (фраза Блейка о человеке, с точки зрения Разума) привлекает внимание Всевышнего? У Блейка, кажется, есть ответ. Согласно пониманию Эразма Дарвина Элевсинских мистерий в Ботаническом саду, аллегорической иллюстрацией которых считалась Портлендская ваза, бабочка — это символ души. Осознав это, мы можем теперь снова взглянуть на первое изображение, подписанное «Что такое человек!». В человеческом лице, выглядывающем из кокона, защищенном, спящем, скрывается Бог.
Последнее изображение озаглавлено: «Гробу скажу: ты отец мой, червю: ты мать моя и сестра моя» (Иов, 17:14). На земле в тени корней деревьев (огненный мир бёмевской Природы, или Ад) сидит человек. На голове его надет капюшон, фигура напоминает девушку или жрицу. На лице ее мы видим удивление и невинность, нет ни печали, ни страсти. Она держит простой посох: возможно, это «золотое правило». Червь обвивает ее ноги, свернувшись кольцом, и, вероятно, он соединен с андрогинной фигурой, как хвост: в этом случае она была бы «червем», что является матерью и сестрой Человека. Чтобы войти в ворота Рая, сперва нужно ступить в мир Природы, понять его источник и, наконец, пройдя через «Дверь смерти» (предпоследнее изображение), узнать, что свет скрывается в «огне». Блейк соединил узами брака свой Рай и Ад.
Видения дщерей Альбиона
А потом появился цвет. Блейк, словно желая заявить о своем прорыве в иллюминированной печати, выливает радугу на страницы своего следующего произведения, созданного в 1793 году, «Видения дщерей Альбиона». Несмотря на красочные вспышки, дихотомия, лежащая в основе поэмы, четко прослеживается. Блейковский «отец ревности», Уризен, мрачный, в окружении алых языков пламени наблюдает за трепещущим вольным духом, выпархивающим навстречу нам со страниц, прикрывая свою уязвимую спину, поскольку повелитель закона парит над ним, словно вражеский космический корабль.
Морские цвета растекаются по всей картине: аквамарин, каменисто- коричневый и цвет зеленых водорослей, в то время как страстные розовые и пурпурные тона пронизывают небо. Но это побережье не место для прогулок. Это побережье опасного моря времени и пространства, в котором персонажи картины оказались заперты.
Злодей, хотя и не единственный, — Уризен, в имени которого слышатся «Разум» или «Твой разум[6]» и греческое слово «συνδέω», которое означает «устанавливать границы», «связывать» или «окружать». Вселенная воображения не имеет ни приделов, ни границ, но Уризен ограничивает ее и превращает безграничные небеса в ограниченный ад.
«Видения» повествуют об ограничениях сексуальности, подавлении любви и насилии над целостностью. Уризен — это блейковское понимание Бога Бёме в пылающем огне: гнев Отца.
Дщери Альбиона — это не только дочери Альбиона, обитающие в мифологическом душевном пространстве, главной из которых была «Утун» (обесчещенная патриархальным «Бромионом»), но также девушки и женщины Британии, о правах которых, хотя незаметно для церкви и государства, недавно заявила Мэри Уоллстонкрафт. Социальные битвы, происходящие в то время в Англии, нашли отражение в «Видениях». Что же означали события, происходящие на земле?
«Видения дщерей Альбиона» открываются признанием: «Я полюбила Теотормона / И не стыдилась, что люблю[7]». Но дочери Альбиона «рыдают в рабстве». Начнем с того, что объект вожделения «Теотормон» кажется «нежной душой Америки», по которой дочери тоскуют. Они мечтают о братстве и сестринстве, проникшись новым духом новой Америки, в то время как другая сила, «Бромион», похоже, властвует «в Америке»: «Вскипают голоса рабов; их продают за деньги, / В монашеские норы загнала их злая похоть». Лицемерие повсюду, даже в недавно «освобожденной» Америке: «Они не ропщут и покорны моему бичу, / Их дочери дрожат меня и уступают силе». Тема любви Британии и Америки быстро исчезает, и поэма превращается в многоуровневый, широкомасштабный символический рассказ о запретной любви:
Мне говорят, что только ночь и день могу я видеть,
Что пять моих убогих чувств мою замкнули душу
И заключили в тесный круг мой беспредельный разум,
А сердца моего горящий шар низвергли в Бездну…
Что пять моих убогих чувств мою замкнули душу
И заключили в тесный круг мой беспредельный разум,
А сердца моего горящий шар низвергли в Бездну…
Это плач обо всем: от ностальгии по «былой радости» до тирад против слепых капиталистов, «больших шишек» и бессердечной системы, зиждущейся на поте и крови бедняков, позволяющей «строить храмы и дворцы, достойные царей / Каким заклятьем юную неопытную деву / Он сочетает с ненавистной старостью». Удручающе описаны ужасы браков по принуждению, завешивающих «прозрачный небосвод весны», а также их горькие плоды, нежеланные дети: «нечистым семенем они зачаты ради смерти».
Некоторые части поэмы очень эротичны, как и рисунки к ней. Строки: «Утуна слез не льет, не может: слезы в ней иссякли; / Но тело снежное ее трепещет от стенаний, / Она к себе скликает Теотормоновых птиц» наглядно проиллюстрированы: Утуна распростерлась на облаке, ее ноги широко расставлены, а колени согнуты, огромный орел клюет ее живот, но его укусы подобны поцелуям, поскольку орел — это символ духовных устремлений.
Вероятно, самой поразительной иллюстрацией к «Видениям», является рисунок обнаженных любовников, прикованных спинами друг к другу в пещере на берегу моря. Они неспособны соединиться, их разъединяет холодная лицемерная ревность.
К кульминации поэмы эротический заряд усиливается, и мы начинаем подозревать, что поэма была написана под влиянием огромного сексуального разочарования поэта. Он сетует на: «скелет с горящим взором, / Ревнивый сторож над чужим холодным брачным ложем». Было ли холодным брачное ложе Блейков? Возможно. За этими строками следует гимн тайным радостям мастурбации.
О, миг восторга! Миг восторга! Вожделеет дева,
Чтоб юноша ей чрево пробудил для наслажденья
В укромной тишине, — иначе юность под замком
Разучится рождать детей и мыслить милый облик
В тени стыдливых занавесей на немой подушке.
Чтоб юноша ей чрево пробудил для наслажденья
В укромной тишине, — иначе юность под замком
Разучится рождать детей и мыслить милый облик
В тени стыдливых занавесей на немой подушке.
Зачем ты ищешь благочестья? Разве в нем награда
За годы воздержания и самоотрицанья?
За годы воздержания и самоотрицанья?
Однако, хотя можно предположить, что Блейк описал чувства, которые он испытывал в своем собственном браке, и универсализировал их значение для всего человечества, в целом кажется, что его поэма стала результатом масштабного наблюдения за миром и его секретами и не была попыткой искупления личного ада, в котором Кэтрин не давала поэту того, чего он хотел и понимал, что хочет, и того, чего хотела она, и он точно знал об этом. Тем не менее, Блейк также пытался научить жену более высокому, духовному пониманию «супружеского ложа».
Блейк вновь обращается к червю из «Врат Рая»:
Нужна ль орлу земля и все подземные богатства?
Зато их знает крот, о них тебе расскажет червь —
Не он ли воздвигает столп над рыхлой почвой тленья
И вечный свой дворец в несытых челюстях могил?
Не на пороге ль гроба надпись: «Человек, познай
Блаженство и верни себе младенческую радость!
Зато их знает крот, о них тебе расскажет червь —
Не он ли воздвигает столп над рыхлой почвой тленья
И вечный свой дворец в несытых челюстях могил?
Не на пороге ль гроба надпись: «Человек, познай
Блаженство и верни себе младенческую радость!
В плаче Природы заключена мудрость, которую люди не замечают:
А злаки, звери, птицы, люди вечно жаждут счастья.
Восстаньте ж и зачните песнь младенческому счастью!
Восстаньте ж для блаженства, ибо все живое свято!
Восстаньте ж и зачните песнь младенческому счастью!
Восстаньте ж для блаженства, ибо все живое свято!
И Блейк кричит: «Любовь! Любовь! Счастливая Любовь,
Счастливая, свободная, как ветер на вершинах!». И это то, что хотят услышать дщери Альбиона. Теотормон не «понимает», то есть Теотормон не понимает ЭТОГО.
Счастливая, свободная, как ветер на вершинах!». И это то, что хотят услышать дщери Альбиона. Теотормон не «понимает», то есть Теотормон не понимает ЭТОГО.
Но, будто такого взрыва слез было недостаточно в тот год, Блейк, охваченный вдохновением, издает свою поэму «АМЕРИКА. ПРОРОЧЕСТВО» Ламбет. Напечатано Уильямом Блейком в 1793 году.
Несмотря на многообещающее название, текст «Америки» не изобилует богатствами, которые можно было бы ожидать увидеть в нем сегодня, когда мы так привыкли к фильмам, в которых слово «Америка», произнесенное basso profundo con mucho machismo[8], звучит на фоне широкомасштабных аэрофотоснимков Манхэттена, Гранд-Каньона и Золотых Ворот! Мы попадаем в те времена, когда существовало лишь 13 штатов, а Запад еще не «завоеван».
Истинное удовольствие «Америка» дарит читателю не своим языком, который достаточно посредственен, но иллюстрациями невероятной силы, которые привлекают внимание, даже будучи нераскрашенными в ранних версиях произведения. Раскрашенная версия хранится в Музее Фитцуильяма в Кембридже (датированна 1821 годом) — и она чудесна. Книга, скорее всего, потрясла чувствительность своей олимпийской оригинальностью, революционным чувством пространства и движения и смелым сюжетом. Блейк нашел свой стиль, создал жанр и воплотил это все в «Америке».
На фронтисписе мы видим огромного крылатого ангела, прикованного цепью к пьедесталу среди древних памятников. Крошечные по сравнению с ним мать и ребенок оплакивают мощного ангела, склонившего голову в отчаянии: ограничение титанической энергии рождает скорбь.
Главная цель текста, кажется, заключается в том, чтобы кратко познакомить читателя с огненным мальчиком Орком — «рыжим Орком» из пророчества Блейка. Орк — это Марс, обращенный в плоть, и на третьей гравюре мы видим, что он прикован к земле под нависающими ветвями дерева. Вопль Орка проходит сквозь корни Природы и эхом разносится в подземельях ада. «Америка» повествует о приключениях Орка в Америке. На малоизвестной четвертой гравюре Орк вылазит из трещины на поверхность земли, как новорожденный бог. Трудно удержаться от сравнения этого кристального гипнотического образа с появлением «Сверхчеловека» Ницше в «Так говорил Заратустра». В полной готовности, словно спринтер на Олимпийских играх, Орк взирает в небеса, ожидая стартовый сигнал.
Сигналом, конечно же, стал конфликт между колонистами и «злым королем» Георгом III — «злым», потому что король не понимал, что Орк стоит за восстанием и соответственно что восстание собой представляет. «Когда Мысль скрыта в Пещерах, Тогда любовь покажет свои корни в глубочайшем аду» [5]. Блейк изобразил Войну за независимость, используя для этого самые яркие краски и множество известных имен (в том числе Тома Пейна, Франклина, Вашингтона и его товарищей-командиров), но его мало интересовала история, которую мы знаем. Он описал конфликт в символических, аллегорических и полуапокалиптических терминах. Таким образом, существовали 13 штатов и 13 ангелов, которые решили собраться на вымышленном острове Атлантида между Лондоном и Бостоном. Ангелы срежиссировали драму: история явила собой истечение духовных сил, которые заключенных в человеческой груди. История протоколирует шоу. Блейк хотел показать смысл пророчеств. И для него это оказалось достаточно просто. То, что случилось в Америке, сейчас происходит во всем миру. Сама Америка — это пророчество.
29 августа 1793 года во французском Санто-Доминго рабство было отменено. Подобные события находят свое отражение в лучших строках поэм, например, в тех, что я цитировал ранее: «Фабрик рабы, спешите — воля и поле вас ждут[9]». Вашингтон, конечно, держал рабов, поэтому «Америка» предсказывала и будущее для Америки: «Свобода, наконец свобода!». Рабы будут освобождены, а имперские «Лев» и «Волчище» смолкнут. Такого пророчество. Для Блейка движение — это возрождение, он не в первый раз использует образ долины сухих костей из «Книги пророка Иезекииля» в сочетании с евангельским повествованием о воскресении Христа:
Утро восходит, ночь уходит, и Стражи бегут,
Треснули гробы, ладан высох и саван истлел.
Голые кости, прах, поникший, казалось, навек,
Вспряли, проснувшись, —
Треснули гробы, ладан высох и саван истлел.
Голые кости, прах, поникший, казалось, навек,
Вспряли, проснувшись, —
Жизнь дыханьем опять в них вошла,
Сбросив победно цепи, узы и ядра тюрьмы…
Сбросив победно цепи, узы и ядра тюрьмы…
Примечания автора:
[1] – Прп. Ральф Чертон (1754–1831), Воспоминания (Reminiscences), документы; Churton Papers.
[2] – Отпечатано Т. Бенсли для Дж. Эдвардса, Pall MallиТ. Пейна, Mews Gate, 1798 г.
[3] – Полное собрание поэзии и прозы (CPP), стр.554, Комментарии к «Видению Страшного Суда»; «1810 год, для каталога картин и пр. Блейка». Из «Записной книжки» (Notebook), комментарии для выставки, которая так и не состоялась. Однако обратите внимание на дату: 1810 год. Взгляд Блейка на возможности утопического общества, вероятно, резко изменился в период с 1792 по 1810 год из-за пережитого им горького опыта Террора и войны и интеллектуального взросления.
[4] – 801 Полное собрание поэзии и прозы (CPP), «Записная книжка» (Notebook), стр. 63.
[5] – Фрагмент из поэмы «Вала, или четыре Зоа» У. Блейка (начата около 1797 г.).
[1] Роман Эммы Орци о британском аристократе, ведущем подпольную деятельность по борьбе с Французской революцией.[2] Перевод В.Л. Топорова[3] Перевод З. Е. Александрова[4] Один из старейших пабов в Оксфорде.[5] Перевод Н.О. Гучинской.[6] Your reason (англ.)[7] Здесь и далее перевод А.Я. Сергеева.[8] Низким басом очень мужественно.[9] Перевод В.Л. Топорова.